Иван Меньшиков: Возрождение "ОД-3113"

Танкист-лейтенант был романтик. Он рассказывал ребятам о танковых боях за Родину, и глаза его блестели, точно он все еще видел перед собой опаленные фронтовым солнцем окраины Сталинграда, и улицы, пахнущие тротилом, и взорванный авиабомбой асфальт, и глаза бойцов, налитые кровью усталости.

А здесь, на путях станции Оренбург, закопченных нефтью, мирно выпевали свои песни рожки стрелочников, и шли поезда на восток, и пассажиры почтового Москва — Ташкент медленно наполняли свои чайники кипятком.

— Тыл, — задумчиво сказал Ваня Коваженков, — одним словом, не то… — Он шел по путям, ступая по-мужски, медленно и твердо. — Правда ведь, Михалыч?

Мастер не ответил. Рассказ лейтенанта взволновал его меньше, чем учеников железнодорожного училища.

— Хорошо, — сказал он, — тыл. А ты вот возьми работай здесь так, чтобы на фронте о тебе заговорили.

— Здесь тоже, знаешь, — присоединился к нему молчаливый Саша Скорохватов, — тут тоже, знаешь…

Саша не договорил. Он покосился на депо, на паровозы, идущие в промывку, и взгляд его задержался на черной громаде старого локомотива серии «ОД». Лишенный тендера, крейцкопфа, арматуры, он даже стоял на колесах паровоза совсем другой серии — «ОВ». Многое, видно, пришлось перенести ему, и, обобранный до ниточки, он стоял теперь «под забором». Судьба его была решена: на слом, в переплавку.

— А что, — сказал Саша Скорохватов, — если попробовать, Михалыч? — И он кивнул головой в сторону паровоза.

Мастер покосился на старый «ОД-3113».

— Разбитое корыто, — сказал он, — загробное рыдание, но…

И он полез на паровоз.

Толстый слой вязкой пыли покрывал зияющие отверстия там, где раньше находились инжекторы. Котел и рама — этого было очень мало для серьезных размышлений о восстановлении паровоза. Но Коваженков сказал:

— А инжектор я на свалке видел. Плохой, правда, но можно отремонтировать.

— И колеса сменить не так уж трудно, — поддержал Скорохватов, — правда ведь, Михалыч?

— Рыдван один! А все же, между прочим, котел цел, рама… И рыдваны на дороге не валяются. Попробуем.

На общем собрании учеников железнодорожного училища № 4 станции Оренбург была горячо поддержана идея Коваженкова и Скорохватова. Решили отремонтировать паровоз сверх всяких производственных планов. Пусть будет как на фронте. И трудности, и лишения, и победы. Срок предельный — двадцать пять дней. Примечание: полное отсутствие запасных частей и деталей.

Тяжело поскрипывая на рельсах, «ОД-3113» вполз в ворота депо, и, пока ученики меняли колеса, подняв корпус паровоза домкратами, Скорохватов рылся на деповской свалке. Среди искалеченных золотников, парораспределительных коробок и сработанных крейцкопфов он отыскал малый золотник. Потом обнаружил краники водомерного и водопробного стекла и крейцкопф. Этого было мало. Но ученик-слесарь по ремонту паровозов упрямо сказал:

— Не тужи, старик. Все равно отремонтируем.

И похлопал паровоз по искалеченному буферу.

В эти сутки учащиеся шестой группы во главе с мастером Владимиром Михайловичем Макаровым проработали двенадцать часов. Скорохватов пришабривал малый золотник, найденный им в утиле. Ладони его, жесткие от постоянного соприкосновения с металлом, к полуночи горели огнем. Ему мучительно хотелось спать, но в самый трудный момент, когда казалось, что он не сможет сделать больше ни одного движения шабром, к паровозу подошел заместитель директора по политчасти Иван Герасимович Белозеров, и в цехе стало сразу как-то веселее от его советов, то серьезных, то шутливых.

— Ну, как дела? — спросил он Скорохватова. — Здорово спать хочется?

— Да нет, — изо всех сил нажимая на шабер, ответил ученик.

— Ну, вот это ты уже зря, — покачал головой заместитель директора, — я же вижу, что ты здорово устал.

— Да ведь и другие устали.

— Правда, всем трудно, — сказал Белозеров, — это и есть война. — Он как бы невзначай посмотрел на ботинки подростка. — А вот ботинки твои того… Каши просят. — Он подумал и добавил решительно: — Ну, ничего, Саша, завтра тебе новые достану. Потерпи пока.

На следующий день, как и всегда, обещание было выполнено.

Белозеров был душой училища. Мастера любили его за то, что он умел ладить с каждым из учеников, а ученики — за открытый нрав и общительный характер. Он имел редкое дарование быстро сближаться со своими питомцами и проникать в их души.