Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Мужики, не отставайте, – умолял идущий впереди майор. – Поднажмите, немного осталось… Коренич, прикажите своим людям не шуметь – они не на базаре!

В темноте шуршали крысы – попискивали противными голосками, высовывались и снова прятались. Одна из тварей перебежала дорогу Кибальчику – словно чувствовала, что с этим парнем можно порезвиться. Боец ахнул от страха, скинул автомат, чтобы набить грызуна свинцом – хорошо, что идущий сзади Манохин не дал ему это сделать:

– Стрелять нельзя, ты чё!

Движение встало – впереди появились какие-то люди. Автоматчики Агапова сдержались и не стали стрелять, бросились ловить местных «призраков», но те попрятались по щелям, растворились в темноте.

– Товарищ майор, это дети, ей-богу, дети… – возбужденно шептал боец. – Лет по десять-одиннадцать, рваные, грязные, гавроши какие-то… Нет чтобы мамок держаться – шакалят в тоннеле.

– Да нет у них, поди, уже никаких мамок, – отмахивался другой. – Поубивало мамок, вот и спустились в метро, обживаются. Хорошо еще, что фаустпатроны с собой не прихватили. Этого дерьма столько по Берлину валяется…

Чуть прошли вперед – засекли группу военных. Те не убегали, не отстреливались – у них уже не было ни оружия, ни желания. Изможденные, оборванные мужчины в обмундировании вермахта сидели на рельсах, щурились от яркого света и покорно ждали расстрела. На них было страшно смотреть. Худые, всклокоченные, обросшие щетиной, с ввалившимися глазами, они не были похожи на людей. Один из компании, с погонами фельдфебеля и оторванным нагрудным карманом, тяжело вздохнул, пригнул голову, скрестив руки на затылке. Даже у автоматчиков Агапова не хватило духу выстрелить. Бедняг оставили в покое, обогнули, побежали дальше. Но тут немцы заворочались, стали подниматься, что-то жалобно закричали вслед убегающим. Солдаты остановились. Фельдфебель заламывал руки, умолял о чем-то насущном, чрезвычайно важном.

– Ну что еще такое? – возмущенно выкрикнул Агапов. – Чего они там лопочут?

– Они голодные, товарищ майор, – смущенно объяснил Максим. – Говорят, что уже неделю не ели ни хрена. Пока воевали, их морили голодом – продовольствие практически не подвозили, а как разгромили батальон да разогнали по норам – и подавно. Всё, что можно было съесть, гражданские съели, голодуха тут у них в Берлине…

– Я тоже голодный, – насупился Хольдер. – Я тоже два дня не есть, но я же не унижаться!

– Пусть крыс едят, – огрызнулся кто-то из автоматчиков.

– Так они и едят… Только у них даже спичек нет, чтобы огонь развести…

– Ну, не знаю, мужики, – Агапов как-то смутился. – Мы сами в последний раз в семь вечера клевали, не до еды как-то, да и нет у нас с собой ничего… Черт с ними, бросьте им что-нибудь, если имеется провиант… ну… из этих самых, как их… морально-этических соображений.

Кто-то бросил задубевшую буханку черного хлеба, кто-то банку овсяной каши. Максим избавился от консервированных сардин. Немцы благодарно лопотали, прижимали руки к груди, лезли выразить признательность. Молодой паренек в обмундировании не по размеру опустился на колени, плакал, размазывая слезы. Солдаты смущенно отворачивались. Побежали дальше, стараясь не оглядываться…

Снова станция, полная гражданских. И так перепуганные, берлинцы завопили, когда из тоннеля внезапно вынеслось чумазое войско. Несколько десятков метров освещенного пространства – и опять громадная нора, прорытая под городом.

– Приготовиться, – передал по головам Агапов. – Шестьсот метров от станции «Бундесплац», сразу за развилкой на метродепо.

Подходы к бункеру не охранялись. Углубление в правой стене, провал, коридор, тусклое освещение – значит, генераторы работают…

– Коренич, оставьте здесь троих бойцов! На всякий случай. И, ради бога, давайте без шума, чтобы не вспугнуть этих уродов раньше времени.

Извилистый колодец, устремляющийся вниз, в преисподнюю; крутые ступени, гирлянда лампочек, сырые стены. Солдаты шли на цыпочках, трепеща от возбуждения, готовые броситься на врага.

Бункер не охраняли. «Тамбур», в котором по идее должен был стоять часовой, встретил солдат распахнутой дверью. Автоматчики Агапова, ведомые майором, уже исчезали в левом проходе. Отделение штрафников во главе с Ситниковым осваивало правый коридор. За ближайшей дверью сработал сливной бачок, распахнулась дверь, ударив по спине Макса Хольдера. Немец икнул, унесся носом в стену. А прямо перед Максимом объявился белобрысый офицер в чистом кителе. Он что-то насвистывал, застегивая штаны. Оружия при служивом не было. Мертвецки бледная от нехватки солнечного света физиономия вытянулась от удивления, обозревая затрапезные фуфайки и решительные славянские лица. И все же он закончил застегивать брюки и только после этого сказал: