Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Ба, – изумился Коренич. – Дружище Макс… Какими судьбами?

Штрафники одобрительно загудели – многие помнили немца, выручившего их на баррикадах. Борька даже хлопнул Хольдера по плечу – впрочем, перестарался, от дружеского удара младший инспектор уголовной полиции чуть пополам не сложился.

– Не сразу узнать, Макс… – сипло бормотал немец. – Смотреть и не узнавать, ты очень измениться…

– Макс, ты тут откуда? – опомнился Коренич. – Кому было сказано бежать из Берлина?

– Я помнить, я все помнить… – немец заискивающе смотрел на него печальными глазами. – Много тут быть, Макс… Взрыв, меня контузить, день валяться… Куда-то идти, убегать от ваших солдат… они были такой пьяный и всех стрелять… Затем ходить по метро, оказаться здесь, на Фриденау… Я встретить друг, мой сосед в Потсдам… – водянистые глаза Хольдера наполнялись слезами. – Он бежать в Берлин, когда ваши танки подъехать близко… Он рассказать… Нет моя Моника больше, Макс… – немец жалобно сморщился, сухая кожа на скулах сделалась тонкой, побелела, и у Максима екнуло сердце. – Ваши танки еще не подойти, СС вешать и расстреливать дезертиров – тех, кто не хотеть воевать, искать их в подвалы, квартиры…

Немец надрывно закашлялся, Максим терпеливо ждал. В победные для немцев времена так называемые айнзатцкоманды, набранные из зверей из СС, СД, сжигали деревни на территории СССР, вешали мирных жителей, партизан, пленных красноармейцев. Теперь те же самые команды убивали своих – хватали по первому подозрению, не церемонясь – и правых, и виноватых, вешали и стреляли сотнями, тысячами, чтобы поднять боевой дух оставшихся, переломить хребет наступающей Красной армии. И что, удалось?

– Соседка прятать дезертир… – спотыкаясь, бормотал Макс. – Пришли СС, хватать всех… Моника хотеть заступиться за соседку – она хороший фрау… А те были злой, выстрелить… – Макса Хольдера буквально затрясло. – Дети взять другой соседка, они живы, а вот Моника… Макс, я ненавидеть СС… Я не знать, как мне попасть в Потсдам… Макс, я с вами, можно? Я знать Берлин, я убивать СС…

– Сочувствую тебе, Макс, – буркнул Коренич.

– А это что за хрен с горы? – недовольно бросил Агапов, видя, что штрафники остановились. – Немец? Водим дружбу с противником, Коренич?

– Стараемся, товарищ майор. Не поверите, но не все немцы – сволочи. Этот парень нам помог – провел по коммуникациям, благодаря чему при наступлении удалось избежать лишних потерь. Он мобилизованный, работал в уголовной полиции, отлично знает Берлин…

«С чего они решили, что под землей будет проще?» – думал Максим, проклиная подземелья.

Тоннель не освещался, а в карманных фонариках штрафников быстро сели батарейки. Спасало только то, что люди Агапова запаслись мощными фонарями. Их распределили по колонне, и штрафникам как-то удавалось не ломать ноги и не сворачивать носы. Хольдер дышал Кореничу в затылок, что-то бормотал, но Максим его почти не слушал. В тоннеле было холодно, люди стучали зубами, приглушенно матерились.

Шли двумя колоннами, прижимаясь к стенам. Рассеянный свет вырывал из темноты стальные рельсы и стены в ржавых потеках, увитые проводами, соединительными коробками, трансформаторными устройствами. Солдаты опасливо косились на стальные двери, на ответвления от тоннеля и проваливающиеся вниз лестницы. В закоулках пищали крысы, и Кибальчик, идущий рядом с Максимом, с придыханием шептал, что больше всего на свете ненавидит крыс:

– Уж лучше фашисты, чем крысы, они симпатичнее, фашистов можно убить, а крыс сколько ни убивай – их только больше становится…

По пути наткнулись на поезд, застрявший в тоннеле. Можно было представить себе, чего натерпелись люди, когда электричество исчезло и поезд встал на «полном скаку» – посреди перегона, под толщей земли и бетона… Красноармейцы вжимались в стены, протискивались сбоку. Несколько солдат залезли в поезд и пошли по пустому составу, а потом спрыгнули с торца последнего вагона. Пассажиры, судя по всему, вернулись на станцию пешком. Валялись какие-то вещи. У стены лежала мертвая немка – наверное, сердце прихватило, и никто не помог…

Платформу следующей станции преодолевали, пригнувшись: майор велел «не отсвечивать». На платформе никого не было, только валялись мертвецы. И снова черный тоннель…

Максиму было чертовски неуютно, и чем дальше он шел, тем сильнее сжималось сердце – тем особенным страхом, который не может возникнуть на поверхности.