Лайош Мештерхази: Свидетельство

— Тогда непонятно, почему нельзя принять Мейера.

— Ему нет шестнадцати.

— А то, что Кёсеги не дозрела интеллектуально — это не важно? Или Месарош и Янчи Киш? Почему им нельзя быть в партии? Киш, например, стал контролером общественного снабжения.

— Только что встретил я этого контролера, — буркнул Ласло. — В стельку пьян, на четвереньках тротуар обследует.

Сечи посмотрел на Жужу.

— Пьяниц, дебоширов принимать не будем. Двоих таких примем — две сотни хороших людей от себя оттолкнем.

— Ну, хорошо. А Штерну почему нельзя?

— Купец-оптовик.

— Неправильно. Уже много лет он никакой не купец! Он служащий. Всякий честный человек, вот хотя бы Магда, может подтвердить это.

Магда промолчала, но Ласло все равно бросило в холод. Он хотел было сказать, что за «служащий» был Штерн, но побоялся: еще, чего доброго, заподозрят в ревности. Та же Магда… И он предпочел промолчать. Неожиданно нарушила молчание сама Магда.

— Нет, он не может быть коммунистом.

— Как? — изумленно воскликнула Жужа. — И ты?.. Разве не ты сама говорила мне, что он неплохой человек?

— Неплохой-то он неплохой. Но не коммунист.

— Он может стать им!..

Разговор прочно застрял на темах дня. Говорили о том, что Сакаи подал заявление о переходе из партии социал-демократов к коммунистам. Хорошо это или плохо? И почему вообще он хочет перейти?

Сечи рассказал, что в последнее время Хайду не пропускает случая, чтобы не обругать «прежние порядки», то есть время, когда районную организацию социал-демократов возглавлял Сакаи. Называет Сакаи «агентом коммунистов». Если Сакаи пытается спорить, одергивает его: «Иди к своим коммунистам, там и разглагольствуй». Вот Сакаи и решил перейти… Что ж, пусть будет так. Может, тогда и Хайду опомнится? А Сакаи — авторитетный человек, старый социал-демократ, в типографии его все любят…

Расходились за полночь. Давно пробил комендантский час, но никто и не вспомнил об этом: война-то закончилась!

— Ты смотри мне, даму проводи до самого дома! — шутливо наказывал Андришко Ласло и косил глазами на Магду.

Они молча шли в темной, беззвездной ночи.

— Ты очень хорошо говорил сегодня, — сказала Магда. — Всем понравилось.

— Ну, что ты! — отмахнулся Ласло. — Как уж получилось. Я ведь даже и не думал, что мне выступать придется…

— А ты прав, — продолжала Магда. — Мы и самих себя и все понятия наши как бы с ног на голову поставили. А то, что ты сейчас вот говорил, — это просто так? Для моего утешения?..

— Для твоего утешения?.. Ну, что ты!.. Да и зачем… Может, Фери твой еще…

— Пора начать мне привыкать к этому. — Она сказала это серьезно, сурово и почти спокойно. — Пора…

Они помолчали.

— Утешение, говоришь! — повторил Ласло через несколько шагов. — Разве только для меня самого. Я хочу жить с чистой совестью… раз уж мне повезло больше других… В детстве я привык по вечерам исповедоваться самому себе в совершенных за день грехах. Эта привычка сохранилась у меня надолго: обдумывать каждый прожитый день. Сейчас в моей жизни как бы закончился еще один день.

— День длиною в шесть лет, — задумчиво повторила Магда. — Шесть долгих лет ожидания. Ведь мы не жили в эти годы, а только ждали, все ждали… Мне было двадцать, когда это началось… На втором курсе училась… как сейчас, вижу тот ясный, погожий день… первое сентября тридцать девятого… воскресенье было…

— Я тоже хорошо помню этот день… И еще многое другое помню… В тридцать шестом, в день закрытия олимпиады, я случайно оказался в Берлине, в гостях у одного знакомого профессора. Мы ехали в надземке, и вдруг наш поезд остановили — как раз над Шарлотенбургским шоссе. Внизу двигался кортеж машин… Гитлер в открытой машине — точно подо мной. Не было у меня при себе ни бомбы, ни пистолета, ни даже ножа! И только мгновением позже я сообразил, что мог убить Гитлера и с пустыми руками — просто из открытого окна вагона прыгнул бы на него сверху… Ну, да что уж было потом корить себя… Судьба предоставила случай… а я упустил его… Потом вместе с друзьями мы годами мечтали о подвиге, великом подвиге во имя человечества… И вот теперь, Первого мая, когда… — Ласло чуть не сказал: «Когда я ждал тебя», — когда я встретил Миклоша… Ах да, ты же его не знаешь…

— Ты рассказывал о нем.

— Да, верно. Это мой друг… И он сказал мне: великий подвиг — это, вероятно, сорок пятый год! Только подвиг оказался сложнее и труднее, чем мы его себе представляли… А сегодня вечером один беспартийный инженер очень интересную мысль мне высказал: стать коммунистом — это не выбор, не ставка на каких-то исторических скачках. Человек становится коммунистом потому, что он не может иначе. Вот как…