Андрей Ханжин - Неформат

— Вот твой оркестр, — мёртвым голосом произнёс Ситка и рухнул на пол.

Покажите нам вашу сущность, и мы посмотрим, что от вас останется.

— Ни хуя себе, отдохнули маленько… — проговорил Водолаз и пошёл починять сорванную выстрелами дверь.

Может быть, мы не люди вовсе. Может быть, мы нечто такое, что только внешне напоминает людей… Может быть, мы чьи-то видения, вырвавшиеся из колонии снов. Нерасписанные холсты. Невысказанные стихи. Стёртые временем ноты. Прах осенней листвы, просыпанный сквозь женские пальцы. Вино, превратившееся в уксус. Уксус, ставший ядом. Шершавая ржавь вечерних крыш. Взрывная пудра. Медленные боги. Дождевые пятна. Может быть…

— Ну, что? Вспомнил?

В руках у Филина оказался сложенный вчетверо тетрадный клетчатый лист, мелко испещрённый славянскими буквами. Записи находились с обеих сторон.

— Что это? — спросил Филин.

Ник неопределенно пожал плечами и уселся на балконные перила. Из-за тюлевой занавеси выглянула немка, посмотрела и исчезла. Крапнул дождь, но мгновенно прекратился. Филин развернул лист.

«Неужели ты думаешь, что я — дешёвый ярмарочный скоморох, развлекающий чавкающих ресторанных животных… неужели ты, знающая каждую крапинку в радужной оболочке моих глаз и видевшая приступы моих хронических кошмаров, неужели ты ещё не поняла, что я убиваю себя для рождения Слова. Я и есть та самая книга без названия, хранящаяся во всех учреждённых добродетелях. Неужели не ясно, что издательство, заключившее контракт на полное собрание моих переживаний, называется Смерть…

Мне грустно… Мне очень грустно оттого, что никогда мне не было по-настоящему смешно. Неужели ты думаешь, что я не способен смеяться… Способен, если только мне доведётся собственными глазами увидеть окончательную гибель этого вселенского ларька, именуемого цивилизованным миром. Окончательную гибель! Поэтому меня привлекают все крошечные трагедии человечества. Да и что такое «человечество»? Смрадная коллекция духовных ценностей. Глобальная столовая. Вертлявый телебред. Философское обоснование низости. Религиозная вульгарщина. Престиж бухгалтерии. Откровения голодного желудка. Господни фокусы. Атрибуты деградации, которыми вы увешаны, как дикари железными бусами. Они тянут вас к земле, где вы прокляты гнить и копошиться, копошиться и снова гнить. И может быть, только оргазм приподнимает вас чуть-чуть, совсем немного, чтобы вы хоть намёком почувствовали состояние настоящей жизни. Именно за это все вы обожаете порно, но скрываете это и снова гниёте и мучаетесь, и мстите за эти мучения друг другу.

Неужели ты думаешь, что Великая Мораль может противоречить замыслу Природы… Не может. Ваша мораль — это ужимки прикормленных клоунов. Не может, оттого что и сама мораль вытекает из искажённых представлений о человеческой сущности. Видишь — занавешенное коричневыми шторами окно на третьем этаже… Там проживают выдрессированные моралью животные. Потомки мучеников, ищущие добровольных мучений. Энергетические консервы. Неужели ты можешь подумать, что я пишу для них. Я пишу для их скорейшей и масштабной гибели! И когда вы начнёте агонизировать, я сочиню вам подорожную, для предъявления её гробовщикам, потому что никто более не сможет её прочесть. Там нет читающих. И если там вообще кто-то есть, то он — ваш самый главный мучитель. Мракобес в позолоченных лампасах. Корпоративный Господь! Особо опасный юморист. Передавайте ему привет своими беззубыми ртами. Он любит вас таких.

А ты… Ты никогда не станешь вдовой, потому что у поэтов не бывает жён. А есть лишь бешеные чертовки, помогающие им как можно мучительнее сдохнуть, исчезнуть из этого поганенького царства тупых молений и полезных вещей. И если ты не понятая Смерти, присутствующая при опознании моего трупа, то ты сама мертва, моя любовь…»

— Чьё это?

— Какая разница…

Выскользнувший из пальцев окурок, кувыркаясь полетел вниз, ударился о ступени дворницкой, рассыпался на искры, скатился на самый край бордюра и замер там. Но уже через мгновение подхватил его резкий порыв речного ветра, швырнул на асфальт, смешал с другими окурками, с обгоревшими спичками, с прошлогодней хрустящей листвой, с пылью… И погнал всё это вместе, закручивая крохотными тайфунчиками и расстилая над землёй — погнал через детскую площадку, под ковром, наброшенным на качели… погнал за бетонную будку ЖЭКа, за угол дома, под колёса тяжёлых авто… погнал куда-то, где терялся уже человеческий взор, где метались одни лишь фантазии, смешанные с пылью и с пеплом… погнал из ниоткуда в никуда, по Каширскому шоссе, через Домодедово, на юг… на юг… туда, где южнорусский говор, где борщ и бессмертие, где мягкие воды Тавриды расползаются на раскалённых бетонных молах… туда, где расцветает ядовитый болиголов, где истины легки, а боги веселы… туда, где всё когда-нибудь завершится… туда… туда… туда…