Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Порфирио, пошли навестим гачупина!

Шепот за соседним столиком, где сидела грустная парочка, заставил Сакариаса остановиться. Он снова сел.

— А вдруг господин Передита возьмет и продлит срок?

— Нет, отец, и думать не думай!

— Когда бы его не вывела из себя индианка, он, быть может, стал бы чуточку посговорчивее.

Сакариас надвинул шляпу глубже на лоб и, не спуская мешка с колен, весь превратился в слух. Слепой вытащил из кармана бумажник с квитанциями и начал перебирать их, словно пальцы с траурной каймой заменяли ему зрение.

— Ну-ка, напомни мне условия договора. Не может быть, чтобы там не было хоть крошечной зацепки для нас.

С этими словами старик протянул дочери квитанцию, испещренную всевозможными знаками и печатями.

— Отец, какие тут могут быть зацепки! Гачупин накинул нам петлю на шею!

— Все равно, прочитай еще разок!

— Да я наизусть ее помню. Все потеряно, разве только чудом сыщется какой-нибудь выход!

— Сколько мы задолжали?

— Семь песо.

— Ну и времена наступили! Прежде заработать на ярмарке семь песо было раз плюнуть. Вот взять хоть вчерашнюю ночь: да когда-то в такую ночь можно было получить трижды семь песо!

— А вот на моей памяти заработки всегда были такие же крошечные.

— Ты помнишь! Лет-то тебе сколько?

— Ничего, успею еще состариться.

— А что, если мы еще разок попросим господина Передиту? Расскажем ему о наших планах, о том, что скоро ты сможешь выступать в концертах! Может, сходим к нему еще?

— Ну давай.

— Ты не веришь?

— Конечно, не верю.

— Эх, дочка, дочка, ну хоть словом бы меня утешила! Неужто Передита совсем бессердечный!

— Он — гачупин, и этим все сказано!

— А разве среди гачупинов нет совестливых?

— Передита из тех, кто затянет веревку на шее и даже глазом не сморгнет. Это зверь, а не человек!

— Но ведь прежде случалось ему делать добро. Не иначе, как причина тут в индианке. Он на нее страшно зол, и, видно, за дело, раз ее схватили.

— Всему виной Домисьяно! И Тарасена и индианка пострадали из-за него.

Сакариас подошел к убогой парочке. Слепой, догадавшись, что дочка не смотрит квитанцию, снова засунул ее в черный клеенчатый бумажник. Теперь слепой совсем загрустил, на лице его выразилась усталая покорность. Девушка протянула свою тарелку собаке Сакариаса. Велонес упорствовал:

— Это Домисьяно во всем виноват! Не будь его, Тарасену бы не схватили и она наверняка одолжила бы нам денег или поручилась за нас.

— Или отказала бы.

— Ох, дочка, дочка, зачем ты лишаешь меня последней надежды! Если позволишь — возьму-ка я бутылочку чичи. Пожалуйста! Захватим ее домой, и, прихлебывая, я, может статься, закончу наконец вальс, который я посвящаю генералу Бандерасу.

— Ты же опять напьешься!

— Дочка, мне необходимо утешиться.

Сакариас схватил свою бутылку и наполнил стаканы слепого Велонеса и девушки:

— Пейте! Только так и можно скоротать сволочную эту жизнь. Что там произошло с индианкой? На нее донесли?

— Конечно!

— И донес этот гнусный гачупин?

— Чтобы самому не влипнуть в историю.

— Так! Будьте покойны, я уж поквитаюсь за вас с господином Передитой.

Сакариас перекинул мешок через плечо, надвинул поглубже шляпу и, свистнув собаку, вышел.

Медленно лавируя между сгрудившимися у дверей таверны конными пастухами и крестьянами, которые пили тут же, не слезая с коней, Крестоносец, с неподвижно застывшей гримасой на зеленоватом лице, угрюмый, злой, с гудящими от боли висками, выбрался в грохочущую многоголосицу конской ярмарки. Кедры и пальмы служили опорой для лотков с всевозможными шорными изделиями, тесаками, скребницами. Он вышел на широкую, пыльную дорогу, запруженную крытыми повозками с фуражом и съестными припасами. Молодцеватые всадники гарцевали на своих конях, бились об заклад, безбожно врали в надежде обмануть друг друга при продаже. Сакариас, в запыленных башмаках, прислонившись спиной к кедру, внимательно разглядывал гнедого, которого прогонял старик крестьянин. Нащупав в поясе выигрыш, Сакариас подозвал крестьянина:

— Продаешь?

— Продаю.

— Сколько же ты за него хочешь, дружище?

— Много дешевле того, что стоит.

— Давай без дураков! Даю пятьдесят боливаров.

— За каждую подкову.

Сакариас упорно стоял на своем:

— Если хочешь продать — вот тебе пятьдесят монет.

— Это не цена!

— Другой не будет.

Не меняя ни голоса, ни выражения лица, Сакариас монотонно, словно роняя каплю за каплей, твердил свою цену. Крестьянин поворотил коня, заставляя его проделывать всякие замысловатые курбеты.