Эдгар По: Колодец и маятник - английский и русский параллельные тексты

Эдгар По. Колодец и маятник

I was sick-sick unto death with that long agony; and when they at length unbound me, and I was permitted to sit, I felt that my senses were leaving me.

Меня всего сломила - сокрушила эта долгая агония; и когда, наконец, они меня развязали и позволили сесть, то я почувствовал, что теряю сознание.

The sentence-the dread sentence of death-was the last of distinct accentuation which reached my ears.

Последняя фраза, коснувшаяся моего слуха, был приговор: - страшный смертный приговор, после которого голоса инквизиторов как будто слились в неясном жужжании.

After that, the sound of the inquisitorial voices seemed merged in one dreamy indeterminate hum. It conveyed to my soul the idea of revolution-perhaps from its association in fancy with the burr of a mill wheel. This only for a brief period; for presently I heard no more. Yet, for a while, I saw; but with how terrible an exaggeration!

Этот звук напоминал мне почему-то идею кругового движения - может быть оттого, что в моем воображении я сравнивал его с звуком мельничного колеса; но это продолжалось недолго. Вдруг мне больше ничего не стало слышно; но зато я еще несколько времени продолжал видеть - и как преувеличенно было то, что я видел!

I saw the lips of the black-robed judges. They appeared to me white-whiter than the sheet upon which I trace these words-and thin even to grotesqueness; thin with the intensity of their expression of firmness-of immoveable resolution-of stern contempt of human torture.

Мне представлялись губы судей: они были совсем белые, белее листа, на котором я пишу эти строки, и тонки до невероятности. Еще тоньше казались они от жесткого, непреклонного выражения решимости и строгого презрения к человеческим страданиям.

I saw that the decrees of what to me was Fate, were still issuing from those lips. I saw them writhe with a deadly locution. I saw them fashion the syllables of my name; and I shuddered because no sound succeeded.

Я видел, как эти губы произносили приговор моей судьбы: они шевелились, слагая смертную фразу, в которой я различал буквы моего имени, и я содрогался, чувствуя что за их движением не следовало никакого звука.

I saw, too, for a few moments of delirious horror, the soft and nearly imperceptible waving of the sable draperies which enwrapped the walls of the apartment. And then my vision fell upon the seven tall candles upon the table.

Я видел также, в продолжение нескольких минут томительного ужаса, тихое и едва заметное колебание черных драпировок, облекавших стены залы; потом взгляд мой упал на семь больших подсвечников, поставленных на столе.

At first they wore the aspect of charity, and seemed white and slender angels who would save me; but then, all at once, there came a most deadly nausea over my spirit, and I felt every fibre in my frame thrill as if I had touched the wire of a galvanic battery, while the angel forms became meaningless spectres, with heads of flame, and I saw that from them there would be no help.

Сначала они представились мне как образ Милосердия, подобно белым и стройным ангелам, которые должны были спасти меня, но вдруг смертельная тоска охватила мою душу и каждая фибра моего существа встрепенулась как бы от прикосновения вольтова столба, - формы ангелов превратились в привидения с огненными головами, и я почувствовал, что от них мне нечего надеяться помощи.

And then there stole into my fancy, like a rich musical note, the thought of what sweet rest there must be in the grave.

Тогда, в уме моем проскользнула, как богатая музыкальная нота, мысль о сладком покое, который ждет нас в могиле.

The thought came gently and stealthily, and it seemed long before it attained full appreciation; but just as my spirit came at length properly to feel and entertain it, the figures of the judges vanished, as if magically, from before me; the tall candles sank into nothingness; their flames went out utterly; the blackness of darkness supervened; all sensations appeared swallowed up in a mad rushing descent as of the soul into Hades.

Мысль эта мерцала во мне слабо и будто украдкой, так что я долго не мог сознать ее вполне; но в ту минуту, как мой ум начал оценять и лелеять ее, фигуры судей внезапно исчезли, большие подсвечники потухли, наступила непроглядная тьма, и все мои ощущения слились в одно, как будто душа моя вдруг нырнула в какую-то бездонную глубь.

Then silence, and stillness, and night were the universe.

Вселенная превратилась в ночь, безмолвие и неподвижность.

I had swooned; but still will not say that all of consciousness was lost.

Я был в обмороке, но не могу сказать, чтоб лишился всякого сознания.

What of it there remained I will not attempt to define, or even to describe; yet all was not lost.

То, что мне оставалось от этого сознания, я не стану даже пробовать определять или описывать, -но я знаю, что не все еще меня покинуло.

In the deepest slumber-no!

В глубочайшем сне, - нет!

In delirium-no!

В бреду, - нет!

In a swoon-no!

В обмороке, - нет!

In death-no! even in the grave all is not lost.

В смерти, - нет!

Else there is no immortality for man.

Даже в самой могиле не все покидает человека: иначе для него не было бы бессмертия.

Arousing from the most profound of slumbers, we break the gossamer web of some dream. Yet in a second afterward, (so frail may that web have been) we remember not that we have dreamed.

Пробуждаясь от глубокого сна, мы непременно разрываем сеть какого-нибудь сновидения, хотя, секунду спустя, может быть, уже и не помним этого сновидения.

In the return to life from the swoon there are two stages; first, that of the sense of mental or spiritual; secondly, that of the sense of physical, existence.