Мартин Кукучин - Дом под горой

— На этот вопрос Мате легко бы ответил, — возразил Нико. — Объяснил бы, почему незаметно по нему страданий и почему он смотрел на тебя с сожалением, будто предостерегая от чего-то. Он верит в иную жизнь, которая вечна. Такова его философия. Простая, но, как видно, вполне его удовлетворяющая, а главное, она не подводит его в решающие минуты, как часто подводят нас, жалких философов, наши высокоумные рассуждения…

— Да, вера — это клад, — с глубокой убежденностью согласился Зандоме. — Неоценимый дар для того, кто сумел ее сохранить. Увы, вся наша культура устремлена к тому, чтобы лишить нас этого сокровища. Не знаю, кому это на пользу? Во всяком случае, не нам, жалким философам. И уж тем более — не человеческому обществу. Счастье, что веру сохраняют еще именно те несчастные, чей удел — страдание. Если б не вера — общество составляли бы одни отчаявшиеся, и мир превратился бы в преддверие ада…

В тот день наш город с уверенностью ждал «мужского» звона. Ждал уже несколько дней, хотя Лоле ничего определенного еще не хотел сказать. Но сегодня, после того, как ушел Зандоме, Лоле объявил, что последний час близок. Вся семья собралась вокруг умирающего; в сени и во двор набились друзья и соседи. Казалось, все с нетерпением ждут конца драмы, быть может, ждут его даже самые близкие. В конце концов ведь невыносимо: жизнь в доме уже столько дней выбита из колеи! Иван не решается пойти в поле, бездельничает, бродит по двору, без пользы, без цели. Женщины измучились плакать и горевать; и дом, днем и ночью открытый для посетителей, больше смахивает на корчму или вовсе на базарную площадь. Спят все мало, а если и спят, то сном беспокойным, вечно настороже в ожидании того, что висит над ними неотвратимо…

Однако, вопреки ожиданию — всеобщему ожиданию, «мужского» звона все нет и нет. В сумерки отзвонили «Аве, Мария», а событие, которое ждали наверняка, так и не произошло. Семья провела у одра Мате весь вечер и часть ночи, только на рассвете все разошлись на короткий отдых.

Утром, когда солнце стояло уже довольно высоко, Ера вошла в комнату мужа. Мате лежит неподвижно, как вчера, — и никаких перемен в нем не видно.

— Как по-твоему, отчего это? — тихо спросила Ера у Лоле.

— Без перемен, без перемен… — пробормотал тот, стыдившийся своего просчета. — Сам не понимаю, в чем дело, ведь еще вчера должно было стать… то, что должно было стать. А нынче уж и не знаю…

Ера испугалась.

— Раз уж Лоле не знает, откуда нам-то знать? — пожаловалась она сыну. — Когда же это будет? О господи, сократи его муки, сократи его муки, призови к себе!

Невестка предложила зажечь восковую свечу перед присноблаженной девой; сын считает — надо пригласить дона Роко, пускай помолится над отцом за смерть тихую и благословенную. Все советы были исполнены. Перед обедом пришел дон Роко, помолился над умирающим, вся семья опустилась на колени и жарко молила небо о милости и милосердии.

После обеда Мате был все в том же состоянии, что вчера и позавчера.

И тогда Ера решилась. Делать нечего, надо прибегнуть к другим средствам. Тайно послала на Верха за старой Урсой.

Уже порядком стемнело, когда Урса пришла. Моросил мелкий дождь, и Урса накрылась мешком — получилось нечто вроде капюшона на голове, и спина закрыта. Под этим капюшоном виднелся красный платок, а под ним — темное, загорелое лицо с широким носом и крупными зубами. Все это придавало Урсе необычный вид; вдобавок в правой руке она держала костыль, достигающий ей почти до подмышки.

Все со страхом смотрели на необыкновенную старуху, о которой ходила молва, будто ей многое открыто, так как она общается с потусторонними силами. Урсе известно, что о ней говорят, и, как видно, она этим гордится.

Старуха подошла к кровати и внимательно осмотрела умирающего своими черными глазами. Все с трепетом ждали ее слов: только тот, кто лежит на кровати, — недвижим; лишь грудь его прерывисто поднимается и опадает.

— А он не в сорочке родился? — обратилась Урса к Ере.

Та смотрит растерянно, не зная, что ответить.

— Я знаю, он родился в сорочке, — уверенно говорит Урса, пристукивая костылем в подтверждение своих слов. — И знаю, где-то она сохранилась, ищите!

— Господи, как же вы это знаете? — спросила Ера, в ужасе перед таинственной властью этой женщины.

— Знаю, есть сорочка, — твердит старуха, обводя всех повелительным взглядом. — Ищи, дочь моя, поищи в сундуках и скрынях. Видишь, как мается, а без своей сорочки не помрет.