Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

— Э, об этом знаешь ты, а больше никто.

— Об этом знают все и говорят все, только у тебя уши воском залепило.

— А кто же говорит?

— Да они же и говорят! И с каких пор! А я всё дурочкой прикидываюсь… Думаю про себя: «Мы соседи, да и перед паствой негоже ссориться; замолчат же когда-нибудь» Э-эх, но с каждым днём всё хуже.

— Гм! — хмыкнул поп Спира. — А ежели слышала, почему мне сразу не сказала?

— Я не госпожа Перса, чтобы сплетни разводить. Но сейчас довольно, слишком уже! Только вспомню, как они на него налетели и все уши ему прожужжали!.. Бедная Юца, её одну мне и жаль! Она, конечно, не умеет так пялиться на мужчин и строить им глазки, как та ихняя актёрка.

— Однако, Сида, мне всё кажется, что ты…

— Вот! Почему он к нам не зашёл, а у них торчал и до и после обеда? Явился сразу после полудня, ещё когда Жужа за синькой ходила, а ушёл, когда уж гнали коров домой! Вышли они за ворота и битый час прогуливались. А я смотрю, и всё во мне переворачивается и кипит как на плите. (Это, Спира, нужно было видеть, этого словами не передашь!) Прогуливалась с ним перед домом, потом вынесла большой мяч, что получила в презент от того шваба, капитана корабля «Maria-Anna», и давай играть в мяч, и то и дело выпускает его нарочно; мяч откатится, а она просит его принести, а когда принесёт, благодарит его и всё стреляет глазами и жмёт ему руку. Когда они только успели? Скажи мне, растолкуй! И всё время над чем-то смеются, особенно она. Он ещё так-сяк — стесняется, бедный юноша, и диву даётся, что, дескать, с ним приключилось. А она смеётся — боже мой, смеётся, смеётся, просто вся улица звенит от её смеха! — и что-то ему объясняет и всё смотрит сюда, на наши ворота— это я прекрасно сквозь дырку в воротах, где выбит сучок, видела, — а он только улыбается. Она же смеётся, боже ты мой, смеётся, закинула голову, ногами невесть что выделывает, задрала нос в небо — ни дать ни взять Венера! Тьфу! Чуть было я через улицу не перебежала: пришлось бы потом её мамочке по всему кварталу булавки да шпильки собирать, а локоны — по соседским дворам… боком бы ей вышли и игра в мяч и смех!.. Над нами, должно быть, потешалась, не без того, — это, Спира, как дважды два: что видела, то видела, Спира, и точка!

— Гм, гм, — отец Спира только головой покачал.

Прошло несколько дней, а отношения не только нимало не улучшались, но всё более и более запутывались. Пера неукоснительно каждый день появлялся в доме отца Чиры и только раз, от силы два зашёл к отцу Спире. Матушка Сида убедилась окончательно, что никаких надежд больше нет, тем более что Юла по-прежнему оставалась тихой и сдержанной, особенно после вышеописанной сцены в доме отца Чиры. Матушка Сида злилась и недоумевала, как недоумевают, очевидно, и читатели, а посему автор обещает, что вскоре всё поймут в чем дело. В своё время он расскажет об этом, и читатели удивятся, конечно, ещё больше, как они сами до сих пор не догадались, что, как в романах говорится, сердцу не закажешь, а в песне поётся: «Дороже серебра и злата, что мило сердцу моему». И в то время как Юла, точно звезда, закатывалась за горизонт, Меланья поднималась всё выше и выше. Она вела себя с Перон так умело, умно, была так ласкова, что Пера впадал в тоску, если не видел её хотя бы полдня. Но уже и тогда, неведомо почему, приходила ему в голову страшная мысль: какое это было бы неописуемое горе, если бы отец Чира вдруг овдовел, то есть если бы у него, не приведи господь, умерла такая попадья! Пера чувствовал, что не мог бы этого пережить. И образ Меланьи становился ему ещё милей. Она к тому же очень растрогала его своими жертвами: из альбома были вынуты фотографии всех мужчин моложе пятидесяти лет; уланский, пехотный, артиллерийский и даже морской офицеры уступили свои места семинаристу Петару Петровичу, четыре его фотографии красуются теперь против её фотографий. Он приходил к ним каждый день, приносил книги, которые они вместе читали в огороде под ореховым деревом и вместе вздыхали в трогательных местах; голос Перы дрожал от умиления, а Меланья утирала нос тонким носовым платком, чтобы удержать потоки слез. Матушка Перса сидела тут же и слушала, надвязывая чулки своему благоверному, и хоть не плакала, но всё же удивлялась, как красиво умеют люди всё придумать и связать, будто сами там побывали! После чтения их ждал кофе, потом молодые люди отправлялись на улицу, гуляли перед домом и разговаривали — а разговору влюблённых нет конца. Выбежит Эржа и дважды и трижды доложит, что стол накрыт. Пера прощается, а Меланья его не отпускает и, бросив: «Скажи маме, что сейчас приду!» — продолжает гулять.