Марина Попова - Марина Попова

То, что смерть реально существует, мы узнали в шесть лет на похоронах соседского дедушки. Мы — это я и Леська, неразлучные друзья, соседи и единомышленники, были не согласны с мнением взрослых, что «все там будем» и «она» неотвратима. Чтобы прийти к окончательному выводу, следовало всерьез изучить вопрос. Для этого необходимо было расположить к себе фортуну, провести ряд экспериментов, а уж в случае неудачи — постараться перехитрить вредную даму с пустыми глазницами и косой в руках.

Осенью, во время каштановой «падучей», у мальчика из нашего двора хоронили дедушку. Дедушку этого я прекрасно знала, так как жили мы напротив — окна в окна, балкон в балкон. Дедушка носил полувоенный френч. Перед сном, если я торчала в окне, он показывал мне кулак и переодевался в пижаму. Несмотря на такие «интимные» отношения, смерть его я упустила и чуть не упустила похороны.

Похоронные процессии мы наблюдали и раньше, но эта стала последней в своем роде, так как красивые конные отменили, а последующие (их и процессиями-то не назовешь) устраивались на грузовиках и автобусах.

В тот день с самого утра мы слонялись по двору в раздумьях, чем бы заняться, когда, заглянув в подъезд, заметили крышку гроба, прислоненную к облупившейся стене. Это был шанс провести день достойно.

Тут ударили литавры, отчего у меня всегда перехватывает дыхание. Мужчины без головных уборов, маневрируя в узком лестничном пролете, суетливо перехватывали гроб, он накренялся, и становилось видно незнакомое лицо и знакомый френч цвета хаки. Под быстрые, как лущение гороха, причитания вдовы гроб вынесли на улицу и поставили на два табурета.

У покойного и его жены был внук — наш ровесник. Он подолгу жил у стариков, но смерть дедушки от него скрыли, чтобы не травмировать ребенка. После похорон всем детям нашего двора родители наказали хранить в тайне смерть соседа, однако самые вредные, завидев маленького очкарика, немедленно начинали гундосить: «На дворе трава, на траве дрова, на дворе гроба, на гробе вдова…».

Через много лет в Америке, впервые попав на аукцион и услышав скороговорку аукциониста, она испытает сильнейшее дежавю, — увидит открытый гроб посреди двора и статную даму в черном. Очнется от звука собственного голоса в такт видения бормочущего: «…на дворе гроба, на гробе вдова…».

— I beg your pardon? — спросил сосед, благообразный господин из штата Юта.

— Never mind, — ответила она.

Гроб уложили на роскошный, черный с позолотою катафалк, запряженный лошадьми с траурными плюмажами, и процессия двинулась вниз по улице, разделенной каштановой аллеей, вперед без остановок к Байковому кладбищу, преграждая путь трамваям, собирая зевак, провожающих нас почтительными взглядами.

Мы пристроились неподалеку от вдовы и, раздуваясь от гордости, чувствовали, что оказались частью чего-то сложного, важного и таинственного.

Не скажу, чтобы меня не волновало наше не совсем легальное присутствие среди близких родственников покойного. Но кто знал нас в лицо, чтобы выявить и обезвредить?! Только вдова, но она была занята собственным горем.

При любом дуновении ветра дозревшие каштаны с барабанной дробью валились на землю. Эхом вторило им цоканье копыт, и вот уже все звуки улицы слились в джазовый бит, каким услышала я его в Новом Орлеане много лет спустя. Зеленая чешуя каштанов с мягкими колючками раскалывалась, и из нее вылетали мокрые шоколадные эмбриончики, которые мы обожали лизать и надкусывать. Но, конечно же, не в такой ответственный момент!

С некоторых пор и без всяких на то оснований мы решили, что судьба выделила нас из общей массы и произвела в любимчики, чему мы ждали какого-нибудь подтверждения. Похороны могли оказаться прекрасным поводом для того, чтобы судьба подала нам знак.

Возбужденные, мы пытались разглядеть смерть, найти лазейку в мир иной, нездешний. Мы становились на цыпочки, вытягивали шеи, но видели лишь знакомый френч и желтую мраморную лысину. Новый порыв ветра пошевелил жидкие волосы на голове покойника. Мы переглянулись… Каштаны, сорвавшись, заколотились об асфальт, а один, стукнувшись о дедушкин лоб, отлетел в сторону и закопался в атласной подкладке гроба, нахально подмигивая шоколадным глазом.

— Начинается! — стараясь удержаться от смеха, выдавил Леська и сделал глаза. Мы громко прыснули, выявив свое незаконное пребывание на этом празднике скорби. Народ зацыкал, вдова прервала причитания, и мы увидели, что из задних рядов к нам пробиваюся несколько мужчин.