Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Дверь почти тут же открылась, и появилась Сюзи; свет падал на нее, стоявшую с ребенком на руках, который уронил голову ей на плечо. Позади нее было темно или так тускло освещено, что ее фигура ярко вырисовывалась на черном фоне. Она без удивления взглянула на мальчишку-посыльного, взяла у него пакет и, когда тот повернулся бежать назад, на момент задержалась в дверях, глядя на пустынную улицу.

Этот момент для наблюдавшего за ней показался короче вспышки и в то же время долгим, как сама жизнь. Она стояла совсем близко, но не подозревала о его присутствии: его Сюзи, прежняя и одновременно новая, странно изменившаяся, почти преображенная новым положением, в котором он увидел ее.

В первое мгновение он был так потрясен увиденным, что забыл об удивлении, вызванном ее жительством в таком месте, забыл спросить себя, чей это дом и чей это сонный ребенок у нее на руках. Ибо в мгновение, в которое она выступила из тьмы, и сквозь пелену зимней ночи ему явилось нечто большее, абсолютное видение, вечный образ женщины и ребенка; и в это мгновение все в нем изменилось и обновилось. Он продолжал пожирать ее глазами, вновь открывая знакомые изгибы ее легкого тела, подмечая тонкость поднятой руки, поддерживающей маленького мальчика, покатость плеча, на которое тот опустил голову, задумчивый наклон щеки, которой она прижалась к нему, глядя в сторону; затем она отступила назад, дверь закрылась, и снова фонарь освещал пустоту.

— Но она моя! — вскричал Ник в безудержном торжестве исцеления…

Она так ясно стояла у него перед глазами, что он закрыл их, дабы ничто не заслоняло ее.

Ее образ оставался с ним, сперва как законченная картина, потом постепенно она распалась на составные части, ребенок исчез, странный дом тоже, и перед ним стояла одна Сюзи, его Сюзи, только его Сюзи, хотя изменившаяся, усталая, ставшая мягче — даже старше, — с заострившимися тенями под скулами, нахмуренными бровями, с выступающими суставами тонких запястий. Не только это всплывало в его памяти, еще он с болью вспомнил, как что-то в ее виде, одежде, усталой и поникшей фигуре говорило о бедности, зависимости, которая привязывала ее, в конце концов, к этому убогому дому, где ее присутствие на первый взгляд казалось столь неуместным.

«Но у нее бедный вид!» — подумал он, и его сердце сжалось. И тут же ему пришло в голову, что это, должно быть, дети Фалмеров, с которыми она живет, пока их родители путешествуют по Италии. До него доходили слухи о неожиданном возвышении Ната Фалмера, слышал он и о том, что пару недавно видели в Неаполе и Палермо. Никто не упоминал имени Сюзи в связи с ними, и он вряд ли мог сказать, почему он пришел к такому заключению, разве что казалось естественным для Сюзи в трудной ситуации обратиться за помощью к старинной подруге Грейс.

Но почему у нее трудности? Какие трудности? Что могло случиться такого, что помешало ее триумфальному взлету?

— Это я и собираюсь выяснить! — вскричал он.

Сердце его бешено колотилось, вдохновленное новыми надеждами и старыми воспоминаниями. Зрелище жены, обликом и поведением столь далекой от мира, к которому, как он воображал, она вновь присоединилась, мгновенно изменило его собственное отношение к жизни и покрыло мглой нереальности все, о чем он старался думать как о наиболее прочном и реальном. Ничто для него теперь не было надежным, кроме булыжника мостовой, на которой он стоял, фасада дома, который скрывал ее, ручки звонка, которую он заранее ощущал в ладони. Он шагнул вперед и был уже у порога, когда из-за поворота выехало авто и свет фар пролег золотым ковром по мокрой улице до двери Сюзи.

Авто устремилось к дому, и Лэнсинг отступил в тень. Из машины выскочил человек, и, когда свет фар упал на него, Ник узнал неуклюжую фигуру Стреффорда; расхлябанные движения были все те же, ни шуба не изменила их, ни новые свидетельства процветания.

Лэнсинг, не шевелясь, смотрел на дверь. Стреффорд позвонил и стоял в ожидании. Появится ли снова Сюзи? Может быть, прежде она появилась лишь потому, что думала, будто приехал он…

Но нет: после недолгой паузы появилась бонна — запыхавшаяся прислуга за все в большом семействе — и тут же стушевалась, впустив гостя в дом. Лэнсинг был уверен, что они не обменялись ни словом, не прозвучало ни вопроса со стороны лорда Олтрингема, ни подтверждения прислуги. Не могло быть сомнения, что его ожидали.

Дверь за ним закрылась, и за занавеской ближнего окна появился свет. Прислуга провела Стреффорда в гостиную и зажгла лампу. Тем временем наверху Сюзи, конечно же, ловкими пальчиками приглаживала растрепанные волосы и подкрашивала губы. Ах, как знаком был Лэнсингу каждый момент этого ритуала, вплоть до сморщенных бровей и выпяченной в усердии нижней губы! Ему было физически плохо, когда перед ним ясно представали все эти памятные движения… А другой мужчина? Другой, тот, что в доме, наверное, улыбался в этот самый миг, припоминая ту же сценку!