Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Тем вечером, когда дети легли спать, Сюзи допоздна сидела в унылой гостиной. Она думала не о Стреффорде, а о Нике. Ник приезжает в Париж — возможно, уже приехал. Мысль, что он может быть где-то рядом, в эту самую минуту, а она об этом не знает, была такой странной и мучительной, что вся ее сильная и жаждущая радости юная натура взбунтовалась. Почему она должна страдать так невыносимо, так унизительно, так ужасно? Если бы только она могла увидеть его, услышать его голос, пусть снова услышать такие жестокие и оскорбительные слова, как в тот ужасный день в Венеции, даже это было бы лучше, чем теперешняя пустота, теперешнее полное и окончательное исключение из его жизни! Он был жесток к ней, невообразимо жесток: суров, высокомерен, несправедлив, и, возможно, умышленно, потому что уже хотел освободиться от нее. Но она готова была принять даже эту возможность, унизиться даже еще больше, чем он унизил ее, — она готова была сделать что угодно, только бы можно было увидеть его снова.

Она подперла рукой разламывающуюся голову и задумалась. Что угодно? Но что она могла сделать? Ничего такого, что причинило бы ему боль, послужило препятствием его свободе, нарушило дух их договора: в этом она была тверда больше, чем когда-либо. Она совершила сделку и была намерена придерживаться договоренности не по каким-то абстрактным мотивам, но просто потому, что ей случилось полюбить его благодаря этой сделке. Да… но увидеть бы его, хотя бы раз!

Неожиданно она вспомнила, что Стреффорд сказал о Нельсоне Вандерлине и его жене. «Почему два человека, которые оказали друг другу наилучшую услугу, какую могли, тем, что вовремя друг друга избавили от себя, должны после этого становиться заклятыми врагами?» Если, предоставляя Нику свободу, она действительно оказывала ему подобную услугу, то, возможно, он больше не ненавидит ее и не будет против того, чтобы увидеться с ней… Во всяком случае, почему бы, исходя из этого, не написать ему — написать простое дружеское письмо, предложив встретиться и «урегулировать все вопросы»? Деловое «урегулировать» (что за отвратительное слово!) докажет ему, что у нее нет тайного умысла покуситься на его свободу, а кроме того, он человек слишком непредубежденный, слишком современный, слишком презирающий то, что Стреффорд назвал притворством, чтобы не понять и не принять подобное предложение. В конце концов, Стреффорд, возможно, был прав; следует избавить человеческие отношения от лицемерия, даже если вместе с ним придется так или иначе расстаться со многими представлениями об изысканности…

Она бросилась к себе в комнату, быстро набросала записку в несколько строк и побежала в темноте под дождем к почтовому ящику на углу. Когда она возвращалась пустынной улицей, у нее возникло странное ощущение, будто улица не так пуста, как кажется, — будто, может, Ник уже здесь, где-то близко в ночи, хочет проследовать за ней до двери, войти в дом, подняться, как прежде, с ней в спальню. Невероятно, насколько ближе он стал, стоило лишь сделать простую вещь — написать ему коротенькую записку!

В спальне разрумянившийся Джорди спал в своей кроватке; она задула свечу и тихо, боясь разбудить его, разделась.

На другой день Ник Лэнсинг получил письмо Сюзи, пересланное ему из офиса адвоката.

Он внимательно перечитал его два или три раза, взвешивая и обдумывая осторожные слова. Она предлагала встретиться и «все урегулировать». Что «все»? И зачем ему принимать подобное предложение? Какая тайная цель движет ею? Ужасно, что теперь, думая о Сюзи, приходится постоянно подозревать какие-то скрытые мотивы ее поступков, остерегаться каких-то подспудных хитростей. Что, черт возьми, она пытается сейчас «урегулировать»?

Несколько часов назад при виде ее вся его суровость растаяла и он обвинял себя в жестокости, в несправедливости, во всех грехах гордыни перед собой и перед ней; но с появлением Стреффорда, приехавшего в столь поздний час и так явно ожидаемого и радушно встреченного, затопившая его волна нежности схлынула.

Но в конце концов, чему тут удивляться? Ничего не изменилось в их ситуации ни для него, ни для нее. Он оставил свою жену обдуманно, и причины были таковы, что никакие последующие впечатления не заставили его передумать. Она, это очевидно, молча согласилась с его решением и воспользовалась им, дабы обеспечить свое будущее, — это вытекало из ее действий.

Так чтó им было причитать и бить себя в грудь, им, которые гордились тем, что смотрели фактам в лицо и держались изо всех сил, не стеная понапрасну? Он был прав, считая их брак безумством. Ее чары взяли верх над его здравым смыслом, и у них был год… этот сумасшедший год… по крайней мере за исключением двух или трех месяцев. Но первоначальная интуиция его не подвела; и теперь они оба должны расплачиваться за свое сумасшествие. Парки редко забывают о заключенных с ними сделках или востребовать проценты с них. Так почему бы теперь, когда пришло их время, не расплатиться благородно и не запомнить из этого эпизода в их жизни только то, что сделало его в высшей степени стоящим уплаченной цены?