Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Она продолжала беспомощно сидеть у столика в прихожей, слезы бежали по ее щекам. Из транса ее вывело появление бонны. У младшего из ее питомцев, Джорди, день или два был жар; сейчас ему стало лучше, но он по-прежнему лежал в детской и, услышав, как Сюзи открыла входную дверь, не мог понять, почему она сразу не поднялась к нему. И принялся мучительно вопить, выражая свое негодование. Вздрогнув, Сюзи уронила плащ и зонтик и помчалась наверх.

— Ох уж этот ребенок! — стонала она.

Под кровом Фалмеров было мало времени и места, чтобы предаваться своим печалям. С утра до ночи постоянно кто-нибудь требовал к себе безотлагательного внимания, и Сюзи начала понимать, как в стесненной обстановке большой семьи дети могут играть роль менее романтическую, но не менее полезную, чем та, что отводилась им в литературе, просто не оставляя родителям ни свободной минутки на безнадежные переживания. Хотя сама она так недолго обучалась науке семейной жизни, она уже овладела способностью мгновенно переходить в иное душевное состояние, и сейчас, когда она торопилась в детскую, все ее тревоги отступили под нахлынувшими мыслями о температуре, кормлении и лекарстве.

Подобный переход был, конечно, кратковременным; но каждый раз, как это происходило, ее характер становился все тверже и гибче. «Каким ребенком была я сама шесть месяцев назад!» — думала она, удивляясь, что стать взрослей и сильней ей помогло не столько влияние Ника и трагедия их расставания, сколько эти несколько недель, прожитые в доме, полном детей.

Успокоить Джорди было нелегко, поскольку он давно научился использовать свои обиды как повод, чтобы эксплуатировать обидчицу, заставляя ее бесконечно развлекать его сказками, песенками и играми. «Постарайтесь ничем не провиниться перед Джорди, — в самом начале предупредила ее проницательная Джуни, — потому что он злопамятный и не простит вас, пока не расскажете ему всех сказок, которые он слышал раньше».

Но на сей раз возмущение Джорди улеглось, едва он увидел ее. Она была еще на пороге — раскаивающаяся, смиренная, безуспешно пытающаяся вспомнить его любимые сказки, — когда увидела по его расслабленным губам и неожиданно безмятежному взгляду, что он собирается поразить ее образцовым поведением, однако неизвестно, надолго ли.

Он задумчиво вгляделся в ее лицо, когда она опустилась на колени возле его кроватки, затем выставил пальчик и прижал к ее мокрой от слез щеке.

— У бедной Сюзи тоже что-то болит, — проговорил он, обнимая ее; и когда она прижала его к себе, лукаво добавил: — Расскажи Джорди новую сказку, и забудешь, чтó у тебя болит.

Ник Лэнсинг приехал в Париж через два дня после того, как его адвокат предупредил об этом мистера Спиэрмена.

Он покинул Рим с определенным намерением освободить себя и Сюзи и, хотя ничего не обещал Корал Хикс, все же не скрывал от нее цели своей поездки. Напрасно он старался заставить себя почувствовать какой-то интерес к собственному будущему. Дальше необходимости поставить тем или иным образом точку в его и Сюзи отношениях его воображение было не способно заглянуть. Но его тронуло признание Корал, и здравый смысл говорил ему, что он и она, возможно, были бы счастливы вместе спокойным счастьем, опирающимся на общность вкусов и увеличившиеся возможности. Он намеревался по возвращении в Рим просить ее выйти за него замуж и знал, что она об этом знает. Больше того, если он не сделал этого до отъезда, то не потому, чтобы избежать судьбы или подольше подержать Корал в подвешенном состоянии, а просто из-за странной апатии, охватившей его после того, как он получил письмо от Сюзи. В бесконечном диалоге с собой он рядил эту апатию в одежды предосторожности, воспрещавшей ему брать ответственность за будущее Корал, пока его собственное было неопределенно. Но, говоря по правде, он знал, что будущее Корал было уже определено, а вместе с ним и его будущее; в Риме это казалось естественным и даже неизбежным.

В Париже эта уверенность мгновенно превратилась в призрачнейшую из нереальностей. Не потому, что Париж — это не Рим, не потому, что это Париж, но потому, что где-то здесь, в равнодушном лабиринте, скрывалась полузабытая часть его, которая звалась Сюзи… Все минувшие недели, месяцы он не переставал думать о ней: чем дольше длилась их разлука, тем явственней чудилось, что Сюзи рядом, и тем маловероятней казалось воссоединение. Как будто болезнь, долгое время тлевшая внутри, обострилась, вспыхнув на нем отравленной туникой памяти. Бывали моменты, когда их реальные объятия в воспоминаниях казались небрежными, несущественными по сравнению с этим отпечатком ее души в его душе.