Эдит Уортон - В доме веселья

Однако это были поверхностные рассуждения, а в глубине скрывался тайный страх того, что обязательства перестанут казаться невыносимыми. Она знала, что не может рассчитывать на постоянную логику самоубеждения, и больше всего ее пугало, что она может постепенно приучить себя к мысли, оправдывающей постоянную отсрочку долга Тренору, как это бывало уже с оправданием своей роли на «Сабрине» или когда она попустительствовала плану Станси внедрить миссис Хэтч в высшее общество. Опасность зиждилась, и Лили это осознавала, на ее старом неизлечимом страхе дискомфорта и бедности, страхе этого неотвратимого прилива убогости, от которого мать так страстно оберегала ее. И вот теперь новая перспектива бедствий открылась перед ней. Она понимала, что Роуздейл готов ссудить ей деньги, и желание воспользоваться его предложением стало коварно преследовать ее. Конечно, немыслимо было воспользоваться кредитом Роуздейла, но смежные возможности соблазнительно маячили перед ней. Она была уверена, что он придет снова, и почти уверена, что, если он объявится, она доведет его до предложения женитьбы на условиях, которые она отвергла ранее. А что она сделает теперь? Разве преследующие ее фурии не становились с каждым новым несчастьем все более похожими на Берту Дорсет? И вот же, под рукой, надежно запертое с бумагами оружие, избавление от погони. Искушение, которое она некогда поборола из-за презрения к Роуздейлу, теперь настойчиво возвращалось, и сколько же надо сил, чтобы противостоять этому?

То немногое, что оставалось, в любом случае необходимо сохранить. Лили уже не могла доверять себе в ужасе бессонной ночи. В долгие часы тишины мрачный дух усталости и одиночества садился ей на грудь, высасывая энергию из тела, так что первые утренние мысли плавали в дымке слабости. Единственная надежда на восстановление сил обреталась в пузырьке у изголовья, и Лили даже думать не смела о том, на сколько этой надежды хватит.

Лили, на минутку замешкавшись на углу, наблюдала предвечернее зрелище Пятой авеню. Апрель подходил к концу, и воздух наполнился весенней нежностью. И длинная, запруженная народом улица казалась не такой уродливой, и смягчились костлявые очертания крыш, розовато-лиловой вуалью занавесились безрадостные перспективы боковых переулков, а легкая зеленая дымка на деревьях и кустах при входе в Парк навевала поэтическое настроение.

Стоя вот так на углу, Лили замечала в окнах проезжих карет множество знакомых лиц. Сезон закончился, его правящие силы дали себе команду разойтись, но кто-то еще задержался в городе, собираясь в Европу или проездом с юга. Вот и миссис Ван Осбург величественно покачивалась на рессорах своего ландо в сопровождении Перси Грайса, а напротив них на руках у няньки сидел новый наследник грайсовских миллионов. За ними проследовала миссис Хэтч в электрическом автомобиле, раскинувшись в одиноком великолепии своего весеннего наряда, сшитого, разумеется, специально, чтобы оттенять чью-нибудь компанию. А минутой позже появилась Джуди Тренор в сопровождении леди Скиддоу, которая приехала для ежегодной ловли крупной рыбы и «погружения» в улицы.

Это мимолетное видение прошлого обострило ощущение бессмысленности, с которым Лили наконец повернула к дому. Ей нечем было заняться до конца дня, как и все последующие дни. В шляпной мастерской сезон тоже закончился, и неделю назад мадам Регина предупредила Лили, что в ее услугах более не нуждаются. К первому мая мадам Регина всегда сокращала штат, а мисс Барт в последнее время нерегулярно являлась на работу, так часто болела и так мало успевала сделать на рабочем месте, что только из милости ее увольнение до сих пор откладывалось.

Лили не оспаривала справедливости решения. Он сознавала, что была рассеянна, неуклюжа и медленно обучалась. Как ни горько было Лили даже самой себе признаться в своей неполноценности, но факты говорили о том, что она не может зарабатывать на жизнь ремеслом, поскольку ей не хватает умения и сноровки. Лили воспитали, чтобы она была украшением, и не ее вина в том, что она не способна служить никаким практическим целям, но это открытие положило конец утешительному чувству, будто она способна на многое.

Лили свернула к дому, внутренне содрогаясь при мысли о том, что назавтра ей незачем рано вставать. Роскошь поваляться в постели допоздна была атрибутом праздной жизни и не входила в распорядок прагматического существования пансиона. Лили предпочитала уходить из своей комнаты как можно раньше и возвращаться как можно позже, поэтому теперь нарочно замедляла шаг, дабы оттянуть неизбежное приближение к порогу своего обиталища.