Эдит Уортон - В доме веселья

Однако, подходя к крыльцу, Лили вдруг увидела нечто интересное: порог был занят, собственно, он был заполнен внушительной фигурой мистера Роуздейла. Его присутствие еще сильнее подчеркивало нищету окружающей обстановки.

Зрелище это всколыхнуло в душе Лили неодолимое ощущение триумфа. Через день или два после их случайной встречи Роуздейл заглядывал, чтобы узнать, оправилась ли она от своего недомогания, но с той поры она его не видела и ничего о нем не слыхала, и его отсутствие говорило о том, что он, похоже, борется с собой, дабы держаться от нее в стороне и снова позволить ей скользнуть лишь по краешку его жизни. Если так, то его появление свидетельствовало о том, что борьба не увенчалась успехом, ибо Лили твердо знала: он не из тех, кто попусту тратит время на бестолковое сентиментальное баловство. Он был слишком занятой человек, слишком практический и, более того, — сверхозабоченный собственным продвижением, чтобы позволить себе столь невыгодные отступления.

В сине-зеленой гостиной с пучками сушеного ковыля и черно-белыми сентиментальными гравюрами он огляделся с нескрываемым отвращением и опасливо положил шляпу на пыльную консоль, украшенную статуэткой Роджерса.

Лили присела на один из палисандровых диванчиков, обитых плюшем, а он расположился в кресле-качалке, задрапированном крахмальной салфеткой, неприятно царапавшей розовую кожу над воротничком.

— Ну и ну, вы не можете здесь оставаться! — воскликнул он.

Лили позабавил его тон, она усмехнулась:

— Не уверена, что могу, но я урезала траты, и, скорее всего, думаю, мне удастся позволить себе эту комнату.

— Позволить себе? Я не это имел в виду — это место не для вас!

— Но это то, что я имею в виду, поскольку всю последнюю неделю сижу без работы.

— Без работы, без работы! Что вы такое говорите! Даже мысль о том, чтобы вы работали, — нелепость. — Он выстреливал фразы резкими, короткими толчками, словно внутри его извергался вулкан негодования. — Это фарс — безумный фарс! — повторил он, буравя взглядом удлиненное отражение комнаты в заляпанном зеркале между окнами.

Лили с прежней улыбкой приняла его увещевания.

— Я не понимаю, почему для меня нужно делать исключение… — заговорила она.

— Потому что вы — это вы, вот почему. И ваше пребывание в подобном месте — это возмутительное безобразие, я не могу спокойно говорить об этом.

По правде сказать, Лили никогда еще не видела его таким потрясенным, куда только девалась его прежняя невозмутимость. И было даже что-то почти трогательное в этой невысказанной борьбе с переполнявшими его эмоциями.

Роуздейл так стремительно вскочил с кресла-качалки, что оно встало на дыбы у него за спиной, и подошел к ней:

— Послушайте, мисс Барт, на следующей неделе я уезжаю в Европу — в Париж и Лондон на несколько месяцев, но я не могу оставить вас в таком состоянии. Просто не могу. Я знаю, это не мое дело, и вы довольно часто давали мне это понять, но все становится только хуже, и вы должны согласиться, что вам необходима хоть чья-то помощь. Вы говорили мне как-то о некоем долге Тренору. Я знаю, что вы имеете в виду, и питаю глубокое уважение к вашим чувствам.

От неожиданности кровь прилила к бледным щекам Лили, но он, не дав ей и слова вставить, продолжил:

— Так вот, я дам вам взаймы, чтобы заплатить Тренору, и не стану… я… нет, вы погодите, дайте же мне договорить. Я имею в виду, что это будет просто деловое соглашение, как это происходит обычно между людьми, — не более. Теперь скажите, какие у вас есть возражения?

Румянец Лили стал еще гуще, в нем смешались унижение и благодарность, и оба состояния вылились в неожиданно мягкий ответ:

— Только одно: ведь то же самое предлагал мне Гас Тренор, и я больше не смогу быть до конца уверенной, что правильно понимаю простейшие деловые соглашения. — Однако, сообразив, что в ответе чувствуется оттенок недоверия, Лили прибавила еще более приязненно: — Нет, я вам очень признательна за доброту, я вам очень благодарна. Но я просто не могу пойти на деловое соглашение, потому что не в силах дать вам никаких гарантий после уплаты долга Гасу Тренору.

Роуздейл слушал ее безмолвно, казалось, он ощутил безнадежность в ее голосе, но не в его силах было принять это как точку в отношениях между ними.

И молчание этого человека совершенно ясно поведало Лили о том, что творилось у него в голове. Лили видела, что, как ни туманны для Роуздейла причины ее непреклонности, чем сильнее она обескураживала его, тем большую власть над ним обретала. Как будто ее необъяснимая щепетильность и сопротивление были для него так же привлекательны, как ее нежное лицо, изысканные манеры, делавшие Лили такой удивительной редкостью — такой недостижимой находкой. Чем больше он набирался опыта светской жизни, тем выше ценил эту уникальность, словно собиратель, постигающий мельчайшие детали формы и содержания долгожданной жемчужины своей коллекции.