Федерико Тоцци - Три креста

Не зная, куда деваться, Энрико направился к кладбищу. Сторож не хотел пускать его, приняв за вора. Тот сильно оскорбился и, по-волчьи оскалив зубы, по-прежнему поражавшие своей белизной, заявил:

— Ты, видно, не узнал меня? Месяц назад я приходил сюда хоронить брата, который покончил с собой. А сегодня я пришел проститься с другим своим братом.

— Как фамилия?

— Никколо Гамби.

— Его похоронили сегодня с утра.

— Где его могила?

— В самом конце, на старом кладбище, которое перекапывают по распоряжению властей. Могила свежая, так что ее легко узнать.

— Хорошо, я пойду.

— Погоди, — сказал сторож по-прежнему недоверчиво. — Я провожу тебя, мне как раз нужно подготовить место для новой могилы.

Накрапывал ледяной дождик, от которого бросало в дрожь. Все старое кладбище было перерыто, надгробные плиты стопками лежали вдоль забора, а кресты были свалены у подножья колонны. Кипарисы благоухали, будто дождь вымывал из них все соки, а птички порхали и садились на ограду.

Сторож приветствовал могильщика свистом и указал Энрико могилу:

— Ты точно уверен? — переспросил тот.

— Разумеется, первую неделю я их все наперечет помню. Ну, так что?

— Я побуду тут еще, чтобы запомнить хорошенько, — отвечал Энрико. Он потоптался вокруг могилы и даже потрогал ногой землю, затем отошел в сторону. Сторож все это время не спускал с него глаз.

Выйдя с кладбища, Энрико остановился возле калитки: он вспомнил, как, казалось бы, совсем недавно распрощался на этом самом месте с Никколо, и каждый пошел своей дорогой. И вот брата уже нет в живых! Руки его сжались в кулак.

Порта Латерина, ведущая к кладбищу, была уже остальных и, казалось, специально была создана, чтобы проносить умерших. Энрико хотел вернуться в город другим путем, однако увидев, что караульный строго смотрит на него из своей будки, все-таки вошел здесь.

Слева он увидел Дом для престарелых. Один старичок, одетый в черное, сидел на ограде спиной к дороге; рядом стояла сестра-монахиня. Ах, если бы за Энрико похлопотал какой-нибудь уважаемый синьор, он бы тоже тут поселился!

Старик живет себе в этом приюте, укрытый от дождя и ветра. А он не ел уже почти сутки и с трудом волочит ноги, так что мочи нет!

Модеста, потеряв мужа, тянула лямку, кое-как зарабатывая на хлеб шитьем, но ей было больно видеть, как Энрико погибает в одиночестве, она частенько подкарауливала его на улице, чтобы всучить пару лир. Тот брал нехотя и продолжал брести, не глядя на нее, она шла рядом, пытаясь его образумить:

— Ты все упрямишься, не хочешь обратиться к Богу. Мой бедный муж умер, даже не исповедовавшись, а Джулио повесился… Им обоим, должно быть, сейчас несладко. Хоть бы ты подумал об их грешных душах.

Энрико только морщился и еще больше скрючивался, чтобы спрятаться от ее слов. Но Модеста не отставала:

— Ты бы пошел к Собору, там тебе помогут. Подождал бы у входа, пока святой отец закончит мессу, все равно весь день бродишь без дела!

Ей думалось, что если Энрико станет просить подаяния у каноников, то рано или поздно и сам зайдет в церковь. Но тот о священниках даже слышать не хотел и отвечал хрипло:

— Хватит, оставь меня!

— Может, тебе постирать что? Ты приходи, я тебе хоть штаны подштопаю, а то совсем износились!

Постояв немного и не дождавшись ответа, Модеста возвращалась домой, расстроенная, но с чистой совестью.

Энрико не навещал их, потому что стеснялся показаться племянницам на глаза. Едва он замечал их на улице, тут же старался скрыться, заходил в какую-нибудь лавку и ждал, пока те пройдут мимо.

— Не хочу осквернить их ангельский взор своим присутствием, — откровенничал он порой с приятелями, сидя в кабаке.

Только на самых пустынных и грязных улицах Сиены он чувствовал себя, как дома: часто останавливался передохнуть на Виа дель Соле, в Саликотто [14] Древнее сиенское гетто, расположено к югу от пьяцца дель Кампо. , но здесь нужно было быть начеку, чтобы на тебя не капало с железных проволок стираное белье, или чтобы, чего доброго, не огрели случайно брошенным из окна старым башмаком и не окатили сверху помоями. Иногда он мог часами сидеть и смотреть, как развевается на ветру чье-то поношенное тряпье.

В начале февраля его поместили в Богадельню. Как это было ни оскорбительно, он уступил: все лучше, чем помирать с голоду на помойке, глядя, как тощая бездомная собака, дрожа от холода, копается в куче мусора и, найдя обглоданную кость, грызет ее с таким аппетитом, что у него у самого слюни наворачиваются.