Николай Лейкин - Воскресенье на даче

Предложеніе было принято.

Лѣсной. Вечеръ. Солнце, позолотивъ въ послѣдній разъ крыши домовъ, опустилось за сосны. Повѣяло прохладой. Поулеглась пыль на дорогѣ. Стала садиться роса. На балконахъ и терассахъ дачъ появились самовары. Бродили по улицамъ пьяные дворники. Раздавались гдѣ-то отдаленные звуки гармоніи, кто-то гдѣ-то сочно ругался. На терассѣ, около остывшаго самовара, передъ только что сейчасъ выпитыми стаканами и чашками сидѣло семейство Пестиковыхъ. Супруги молчали, дулись другъ на друга и позѣвывали. Дѣти еще продолжали пить чаи, раздрызгивая въ чашкахъ куски булки. Клавдія Петровна Пестикова наградила ихъ подзатыльниками и прогнала спать. Изъ комнатъ сталъ доноситься ревъ ребятъ. Михайло Тихонычъ Пестиковъ пыхтѣлъ и усиленно затягивался папироской.

— Переодѣться въ халатъ, что-ли, — пробормоталъ онъ, отправился въ комнаты и вскорѣ оттуда явился въ халатѣ и туфляхъ.

Клавдія Петровна тоже сходила въ спальню и вернулась въ ситцевой блузѣ и безъ привязанной косы, а съ собственнымъ крысинымъ хвостикомъ. Она сидѣла съ размазанными по лбу бровями. Сѣроватая полоса отъ накрашенной брови шла кверху и упиралась въ проборъ волосъ.

— Марѳа! — крикнула она кухаркѣ. — Прибирай самоваръ-то!

Что ему тутъ торчать. Самоваръ прибранъ.

— Вотъ и еще воскресенье прошло, — проговорилъ Пестиковъ.

— Да ужъ нечего сказать, пріятное воскресенье, пріятный праздникъ! — отвѣчала жена.

— Кто-же, душенька, его испортилъ? Вѣдь ты сама. Сама ты полѣзла на ссору съ Доримедонтихой, сама ты задѣла сосѣдку и сцѣпилась съ ней.

— А по вашему, молчать, по вашему, дозволить надъ собой дѣлать всевозможныя надругательства?

— Мало-ли про кого что говорятъ заглазно.

— Вовсе не заглазно. Доримедонтиха прямо во слѣдъ мнѣ хохотала надъ моимъ платьемъ, она нарочно такъ хохотала, чтобы я слышала.

— Да можетъ быть она объ чемъ-нибудь другомъ хохотала.

— Ну, ужъ пожалуйста! Что я маленькая, что-ли! Развѣ я не понимаю? А эта наша сосѣдка, такъ просто она меня бѣситъ своимъ нахальствомъ. Чисто обсерваторію у себя на балконѣ устроила. И какъ только у насъ въ саду какой-нибудь разговоръ — сейчасъ она выскочитъ на балконъ, выпучитъ глаза и свой лопухъ разставитъ, чтобы ни словечка не проронить, что мы говоримъ.

— Но вѣдь тутъ дачи такъ смежно построены, такъ виновата-ли она?

— А вы зачѣмъ меня въ такое мѣсто завезли жить, гдѣ дачи смежно построены?

— Душечка, ты сама выбирала дачу.

— Я думала, что палисадникъ, отдѣляющій нашу дачу отъ сосѣдней дачи, заростетъ чѣмъ-нибудь.

— Чѣмъ-же тутъ зарости, если и кустовъ-то нѣтъ, а сидитъ всего на все двѣ голыя сосны. Сосѣдскій балконъ такъ устроенъ, что…

— Пожалуйста не заступайтесь за эту шлюху, иначе я додумаю, что у васъ съ ней шуры-муры начинаются. Да и то… Всякій разъ какъ я про нее начну — вы сейчасъ заступаться. Какая-нибудь дрянь — и вамъ дороже жены.

— Ну, а что хорошаго, вдругъ двѣ дряни, Доримедонтиха и сосѣдка, подадутъ на тебя къ мировому?

— На меня подадутъ, но не на васъ, — рѣзко отвѣчала супруга.

Пауза. За палисадникомъ послышался еврейскій жаргонъ проходящаго мимо еврейскаго семейства и потомъ все стихло. Минуту спустя, два дворника вели третьяго. Онъ упирался, барахтался и кричалъ:

— Загуляла ты, ежова голова.

— А ужъ и тощища-же здѣсь! Сплетницы, жиды, пьяные дворники — и больше ничего… — опять начала супруга. — Такой скуки нигдѣ нѣтъ.

— Да ужъ слышали. Что все объ одномъ толковать! — отвѣчалъ супругъ.

— Ну, скажите по совѣсти: развѣ вамъ самимъ не скучно?

— Скучно, но что-же дѣлать-то? Намъ будетъ вездѣ скучно, потому что мы веселиться не умѣемъ. Намъ будетъ и въ Павловскѣ скучно, и въ Лѣсномъ скучно, и въ Озеркахъ скучно. А нѣмцы вонъ вездѣ веселятся, даже въ Лѣсномъ веселятся. Видѣла давеча въ Беклешовомъ саду катавшуюся на лодкѣ нѣмецкую компанію. Солнце печетъ, жарко — они безъ сюртуковъ, поютъ пѣсни. Вышли на островокъ — разсѣлись на траву, начали пиво пить, полѣзли на деревья.

— Ну, что нѣмцы! Что объ нѣмцахъ разговаривать! Нѣмецъ какъ тараканъ, онъ вездѣ уживается и вездѣ ему удобно и уютно.

Опять пауза. Мимо палисадника пробѣжала, шурша туго накрахмаленнымъ платьемъ, горничная. За ней гнался рослый гимназистъ въ коломянковой блузѣ и въ форменной фуражкѣ. Горничная кричала:

— Хороша Наташа, да не ваша! Кругла да не тронь ее изъ-за угла.

— Вѣдь это удивительно! — начинаетъ Клавдія Петровна Пестикова. — Никто изъ знакомыхъ даже въ гости въ этотъ поганый Лѣсной не ѣдетъ. Два воскресенья сидимъ съ тобой глазъ на глазъ и хотя-бы кто изъ знакомыхъ заглянулъ.