Николай Лейкин - Подход

Въ деревню Колдовино въѣхала, такъ называемая, купеческая телѣжка, окрашенная въ свѣтло-синій цвѣтъ съ красными и черными полосками по связямъ и спицамъ колесъ. Въ телѣжкѣ сидѣлъ коренастый, грузный, среднихъ лѣтъ человѣкъ торговой складки, въ новомъ картузѣ съ глянцевымъ козыремъ и въ синей чуйкѣ, опоясанной краснымъ кушакомъ. Вся фигура его съ рыжеватой подстриженной бородой и лоснящимся, заплывшимъ жиромъ лицомъ отличалась благообразіемъ и напоминала почему-то лавочнаго кота. Въѣхавъ въ деревню, онъ тотчасъ же осадилъ сытую лошадь и шагомъ поѣхалъ по грязи. А грязь была по случаю осенняго времени непролазная. Колеса вязли въ ней чуть не по ступицу. Лошадь, мѣрно ступая и позвякивая маленькимъ бубенчикомъ и мѣдными бляхами франтовской деревенской сбруи, еле тащила телѣжку. Направо и налѣво стояли избы, крытыя тесомъ, и показывающія нѣкоторое благосостояніе крестьянъ Кое-гдѣ въ маленькихъ окошечкахъ виднѣлись кумачевыя и бѣлыя занавѣски, на подоконникахъ стояли чахлыя растенія въ горшкахъ, а въ окнѣ одной избы выставленъ былъ даже гипсовый купидонъ, стоящій на колѣняхъ со сложенными руками. Былъ праздникъ, послѣобѣденное время. Кое-гдѣ у воротъ сидѣли мужики и бабы. Завидя проѣзжающаго человѣка, они ему кланялись, а тотъ, самымъ ласковымъ, самымъ почтительнымъ манеромъ снимая картузъ, тоже отвѣчалъ на ихъ поклоны. Доѣхавъ до избы, на воротахъ которой была доска съ надписью «староста», онъ остановилъ лошадь и сказалъ стоящей въ калиткѣ дѣвушкѣ въ яркомъ расписномъ платкѣ на головѣ:

— А ну-ка, на счастье, не дома ли голова-то деревни? Семенъ Михайлычъ дома?

— Тятенька? переспросила дѣвушка. — Дома. Сейчасъ только отхлебали мы и онъ лежитъ на лавкѣ.

— Ну, вотъ и отлично. Стало быть, можно засвидѣтельствовать почтеніе головѣ деревни, проговорилъ проѣзжій и, кряхтя, сталъ вылѣзать изъ телѣжки, — Лошадь-то я, умница, къ воротамъ… Вотъ тутъ черезъ столбъ возжи перекину — она и не уйдетъ. Лошадь смирная. Дочка Семена Михайлыча будешь? спросилъ онъ дѣвушку.

— Невѣста. Замужъ пора. На-ка тебѣ пяточекъ мятныхъ пряничковъ — позабавься. Своимъ ребятишкамъ домой везу, а ужъ съ тобой подѣлюсь.

Онъ полѣзъ въ карманъ чуйки, вытащилъ нѣсколько бѣлыхъ круглыхъ пряниковъ и подалъ дѣвушкѣ.

Въ окно избы, между тѣмъ, глядѣла уже голова пожилой женщины, повязанная коричневымъ платкомъ, и что-то шевелила губами. Когда проѣзжій прошелъ черезъ калитку на дворъ, на крыльцѣ его встрѣтила рослая фигура пожилого мужика въ ситцевой рубахѣ и въ жилеткѣ, въ опоркахъ на босую ногу и съ всклокоченной головой.

— Аверьянъ Пантелеичъ! Какими судьбами? заговорилъ мужикъ.

— Ѣду мимо изъ Крюкова отъ обѣдни, вижу вывѣска «староста», какъ, думаю, не заѣхать къ начальству деревни! Здравствуй, Семенъ Михайлычъ, отвѣчалъ пріѣзжій.

— Милости просимъ, милости просимъ. Сейчасъ можно и самоваръ поставить.

— Не для самовара пріѣхалъ, а чтобы засвидѣтельствовать почтеніе. Вотъ трактира-то у васъ въ деревнѣ нѣтъ или постоялаго двора… А то самъ бы я тебя сейчасъ въ трактирѣ и чайкомъ, и горькимъ до слезъ удовлетворилъ. А трактира нѣтъ — ну, и аминь.

— Міръ не хочетъ питейное заведеніе въ деревнѣ открывать. Что жъ ты подѣлаешь съ міромъ-то? Ничего не подѣлаешь. Три раза въ мое староство тутъ торговые люди набивались съ заведеніемъ — ни-ни. Деревня большая, мужики есть и не ослабшіе, а вотъ не желаютъ, да и что ты хочешь.

— Да, да… А было бы, такъ сказать, благоустройство для деревни и все эдакое. А вотъ теперь въ праздникъ послѣ обѣдни и вздумалъ бы кто горькимъ до слезъ позабавиться, а взять-то и негдѣ. Я не ради пьянства говорю, а ради пользительности живота и все эдакое.

— Не хотятъ, отказываютъ, еще разъ повторилъ хозяинъ.

— Знаю, знаю. А что хорошаго? Хорошаго ничего…

— Стаканчикъ-то для тебя, Аверьянъ Пантелеичъ, у меня, впрочемъ, всегда найдется.

— Да я не для себя. Я къ слову. Я самъ кабатчикъ, мнѣ, по настоящему, водки-то и нюхать не слѣдуетъ. Да…

— Вводи лошадь-то на дворъ. На лошади вѣдь пріѣхалъ. Семъ-ка я ворота отворю, приглашалъ гостя хозяинъ.

— И у воротъ постоитъ… Лошадь смирная… Хорошо, говорю, что вотъ я запасливый человѣкъ и ѣду, такъ у меня всегда съ собой бутылка водки на всякій случай въ телѣжкѣ… Кому въ гостинецъ, кому такъ… И все эдакое…

— Грушка! Вводи Аверьяна Пантелеича лошадь! крикнулъ хозяинъ дочери, распахнувъ ворота. — Зачѣмъ ей на улицѣ-то стоять? Пусть подъ навѣсомъ… Можно и корму задать.