Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

У парусного мастера с ног сбились с этой свадьбой, тревогам не было конца, но теперь, когда в доме появилась мадам Эллингсен, которая знала, как все устроить, и действовала с такой решительностью, они почувствовали себя уверенней.

Они шили, угощались и шутили друг с другом до позднего вечера, а затем невесту, всю в папильотках, нарядили, чтобы посмотреть, как она будет выглядеть. Казалось, они знают мадам Эллингсен много лет…

— А теперь ложитесь спать да старайтесь поменьше думать о своем штурмане, завтра надо быть красивой, — сказала она на прощание, заторопившись домой.

…В кухню навстречу ей вышла старая Улине.

— Он вернулся, — сказала она тихо…

— Вот хорошо, что ты дома, Эллинг, — приветливо начала мадам Эллингсен, входя в комнату. — Ты поел? Я просила Улине разогреть тебе что-нибудь.

— Я-то? А не все равно? Чего из-за меня волноваться?..

— Понимаешь, мне пришлось пойти к парусному мастеру Есу, у Андрине завтра свадьба, и они просто не знали, что делать с ее платьем. А с ними лучше не ссориться.

— Конечно, конечно. Я никого и не попрекаю… Только все же странно. Ох-хо-хо!

Он целый день пропьянствовал, и теперь его клонило ко сну. Он сидел, запустив пятерню в густой черный чуб и уставившись в стол. Его нахмуренный низкий лоб и насупленные брови предвещали грозу…

Вдруг он уронил обо руки на стол:

— Эх ты, тебе бы только вырваться из клетки, ты и рада-радешенька!

— Может, ты съешь чего-нибудь перед сном? В буфете остался вчерашний суп.

— До чего же любезно ты меня упрашиваешь, ах, до чего любезно, хе-хе! Нет уж, спасибо. А я вот сижу и размышляю кое-над чем, вот что.

— Лучше бы ты поразмыслил о своей работе, Эллинг, — нетерпеливо оборвала его она. — Может, тогда от тебя была бы хоть какая-то польза и мне не пришлось бы врать людям в глаза и смотреть на их недовольные лица, когда тебя нет в мастерской.

— Нет, я вас спрашиваю, за что? — твердил он тупо.

— Ведь это тянется уже со вторника!

— Да, да, ты всегда права… Разве я что говорю? Да мне ли с тобой спорить, ты же ученая, куда мне до тебя… Я только спрашиваю, за что? Никому не запрещается спрашивать… Потому что я и впрямь размышляю. — Он тихонько засмеялся и покачал головой. — А то приходишь домой и…

— Что плохого в том, что я стараюсь хоть немного заработать, Эллинг? Мы ведь кругом в долгу — и у булочника и в лавке, просто срам…

— Так, так, ну ясно, завела свою песню…

Он опустил голову на руки и погрузился в дремоту, а она отошла к печке и принялась пеленать ребенка.

Время от времени Эллинг приподнимал голову…

— Я работал как вол целых три, даже четыре года, чем ты меня можешь попрекнуть?

— Я ничем не стала бы тебя попрекать, Эллинг. Только бы ты вел себя приличней и бросил пить.

— Сама знаешь, я сидел над колодкой, как прикованный, но в конце концов осточертеет вечно сучить дратву, так осточертеет, что впору ее вокруг горла затянуть… Не веришь? А я не раз думал, хе-хе, сложить бы ее вчетверо и покончить со всем. Что бы ты на это сказала? Небось вырвалась бы из клетки да принялась снова за свое шитье. Ты бы, верно, обрадовалась.

— Постыдился бы ты, Эллинг, вон до чего напился! Ты же знал, кого за себя берешь. Я тебе на шею не вешалась! А теперь я только и делаю, что надрываюсь над хозяйством, вожусь тут с тобой и тяну на себе целый воз. Бедная малышка! — вздохнула она, взглянув на кровать в углу. — Счастье, что она ничего не понимает.

— Хм! — Некоторое время он сидел, ворча про себя. — Ты всегда все так обернешь, будто ты самая несчастная, а я с этим и не спорю. — И он медленно покачал головой.

— Слушай, Эллинг, разве я тебя хоть раз ругала, когда ты являлся домой в таком виде?

— Нет уж, чего не было, того не было, ты всегда добрая, пьян я или нет, уж это так!

— Хорошо, что завтра воскресенье, — сказала она примирительно. Она уже сняла платье и стояла возле постели в нижней юбке и ночной кофте. — Ложись-ка спать, Эллинг, не сидеть же всю ночь за столом… Только вот что я скажу — меня ты не трогай, пока пьян.

Он снова навалился на стол, вытянув руки и уронив на них голову:

— А зато я счастливый! Уж такой счастливый!

До чего он отвратителен, когда вот так напьется и размазывает пьяные слезы. Она смотрела на него, и верхняя губа ее вздрагивала:

— Ну, ну, не забудь снять сапоги. Давай уж я помогу тебе.

Мадам Эллингсен иногда брала работу на дом, — то попросят сшить что-нибудь знакомые служанки, то соседки. Но по-настоящему ей некогда было заняться шитьем — день-деньской она крутилась по хозяйству и с ребенком. Ведь ее дело не только поставить кастрюлю на огонь — надо еще придумать, чем бы ее наполнить. Вот и приходилось изворачиваться и одолжаться.