Кнут Гамсун - Круг замкнулся

Потом все стало по-другому, дитя родилось на свет, и это был не мальчик, а чудо, и волосиков у него было много, потом они, конечно, выпадут, но вместо них вырастут новые, и еще он так крепко хватался за все пальчиками, как дай Бог двухлетнему, и голос имел громкий, и все время требовал грудь.

На первых порах мать его не сказать чтобы так уж обожала. Она твердо настроилась на то, что будет девочка, и перебрала для нее в уме множество имен. О таком имени, как Розамунда, и речи быть не могло, а это было единственное, которое ее устроило бы, но отец был категорически против. А раз родился мальчик, ей все равно, пусть хоть Ола назовут.

Поначалу, впервые увидев мальчика, Клеменс не проявил большой отваги и не выказал себя храбрецом. Он покраснел, смутился и не посмел взять его на руки. Мать, та оказалась побойчей, она предложила:

— Подержи его.

— Потом, потом, — ответил он и направился к дверям. — У меня как раз очень серьезное дело.

Потом, сказал он!

Вообще-то это была чистая правда, Клеменс был поглощен очень серьезным процессом: лесопильне по-прежнему принадлежал водопад, а теперь следовало продать его новой фабрике. И продавать поручили Клеменсу. Речь шла об очень значительной сумме. Аптекарю предстояло вновь разбогатеть.

Три недели спустя сделка была завершена. Об этом было написано в газетах, а еще было написано, что Клеменс проявил себя с наилучшей стороны.

За это время он нередко отрывался от работы, глядел на мальчика, а потом украдкой выходил из комнаты. Когда живое чудо поднимало крик, Клеменс ужасно возмущался, тотчас призывал мать и служанку и выговаривал им:

— Куда это вы все от него ушли?

— Как мы его назовем? — спрашивала мать.

— Откуда мне знать? Я вот подумываю насчет Ганнибала.

— Грандиозно!

— Почему «грандиозно»! — обижался он. — По-моему, это имя вполне ему подходит. Вдобавок мне известны люди, которых звать Александр.

Приятная тема для обсуждения. Клеменс снова вылез из своей скорлупы и начал во всем принимать участие. Удивительно, до чего все изменилось, не в одном только Вифлееме родилось на свет дитя.

— Опять он у вас кричит!

— Не волнуйся так, это не он, это канарейка!

Она улыбается. Ох, уж эта Лолла, всем взяла, так и на свет родилась, женщина и прелесть ее. Он хочет вручить ей что-то, о чем совершенно забыл, никогда такого не было, кольцо, обручальное кольцо, совсем из головы вылетело. Как-то, вернувшись домой, он приносит его в коробочке. Только вот незадача, ха-ха! На Лоллин палец его можно пропихнуть только до конца первого сустава, дальше оно не лезет.

Но подарок, который радует Лоллу больше всего, — это приглашение ей и ее мужу к новому помощнику судьи. Старуха так и сядет! Но старуха так и не села. Лолла ее недооценила. Бывший помощник судьи и его супруга нерушимо блюли свою принадлежность к высшему классу: узнав, что туда же званы Вильям Клеменс с супругой, они прислали отказ, сославшись на инфлюэнцу. Они свято блюли сословную идею.

Так и все остальные — блюли каждый свое и тем были заняты. Абелю же было нечего блюсти, но и он тем не менее жил. Лили часто приходила к нему и, проведя у него какое-то время, уходила, не замечая его нищеты. Она тоже была занята своим: подумай, не могла бы я снова получить место кассирши на новой фабрике? Замолви за меня словечко, ладно? Да, да, отвечал Абель. И еще она знала, о чем «пишет газета»: помнишь книготорговца, у которого ты когда-то служил? Он обанкротился, Клеменсу поручено провести ликвидацию. Просто удивительно, как все получается: ты еще помнишь его дочь по школе? Ее звали Элеонора, и на конфирмацию ей подарили жемчужные сережки, а потом она вышла замуж за банкира в Осло, а банкир что-то натворил, его посадили, а потом он уехал в Южную Америку да там и сгинул. А теперь вот и отец обанкротился. И выходит, что ничуть не лучше стать в жизни не тем, чем стали мы. Я так ни с кем бы не захотела меняться, лишь бы мне заполучить это место.

У Абеля сложилось впечатление, что кто-то в городе думает о нем, неизвестно кто, но не из тех, с кем он знается. Не Лолла, это точно, Лолла теперь проявляет к нему полнейшее безразличие, она ему больше не мачеха, она теперь фру Клеменс. Но, вернувшись однажды вечером домой, он увидел на ручке двери пару толстых новых носков, из тех, что продаются в деревенской лавке. Идиотская затея, носки ему пока не нужны, а когда понадобятся, у него есть пара разноцветных, с шелковой полоской, в них еще завернут револьвер. Другим вечером на том же месте висел пакет с бельем, которое ему тоже без надобности. Что за непонятная назойливость?