Кнут Гамсун - Голос жизни (пер. Б. З.)

Мой другъ, писатель X***, разсказываетъ: вдоль внутренней гавани Копенгагена тянется улица Деставольдъ, новый, безлюдный бульваръ. Домовъ тамъ мало, мало фонарей, а прохожихъ — почти никого. Даже и лѣтомъ рѣдко кто гуляетъ тамъ.

Ну вотъ! Третьяго дня вечеромъ со мной приключилось тамъ кое-что, я хочу тебѣ разсказать объ этомъ.

Я нѣсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по аллеѣ, вдругъ подходитъ ко мнѣ дама. Кругомъ ни души. Фонари зажжены, но темно, и я не могу разглядѣть ея лица.

«Обыкновенное дитя ночи», — думаю я и прохожу мимо.

Въ концѣ бульвара поворачиваю и иду назадъ. Дама тоже поворачиваетъ, я встрѣчаю ее опятъ. Думаю про себя: ждетъ кого-нибудь, посмотримъ, кого она тамъ ждетъ. И вторично прохожу мимо.

Но, встрѣтивъ въ третій разъ, я приподнялъ шляпу и заговорилъ съ ней. Добрый вечеръ! Она поджидаетъ здѣсь кого-то?

Она вздрогнула. Нѣтъ — да, она поджидаетъ кой-кого. Будетъ она имѣть что-нибудь противъ, если-я составлю ей компанію, пока не придетъ тотъ, кого она ожидаетъ?

Нѣтъ, она не имѣла бы ничего противъ. Она благодарила меня. Впрочемъ, она никого не поджидаетъ, она пришла сюда просто немножко погулять, — здѣсь сегодня такъ тихо.

Мы бродили и болтали о пустякахъ; я предложилъ ей руку.

— Ахъ нѣтъ! — сказала она и покачала головой. Мнѣ становилось скучно. Въ темнотѣ нельзя было ее разглядѣть; тогда я зажегъ спичку, какъ-будто посмотрѣть на часы, и попробовалъ освѣтить ее.

— Половина десятаго, какъ-разъ половина десятаго, — сказалъ я.

Она пожималась, какъ-будто отъ холода. Я воспользовался случаемъ и спросилъ:

— Вамъ холодно, можетъ, намъ куда-нибудь зайти, выпить чего-нибудь? Въ Тиволи, въ Національ.

— Нѣтъ, какъ видите, сейчасъ я никуда не могу зайти, — отвѣчала она.

Только тутъ замѣтилъ я впервые, что на ней была длинная черная траурная вуаль. Я извинился, сославшись на темноту. И то, какъ она приняла мое извиненіе, сразу сдѣлало для меня яснымъ, что она не изъ обыкновенныхъ ночныхъ женщинъ.

— Возьмите меня подъ руку, — сказалъ я еще разъ. Отъ этого будетъ теплѣй.

Она взяла меня подъ руку. Мы прошлись нѣсколько разъ взадъ и впередъ. Она попросила меня посмотрѣть на часы.

— Одиннадцатый, — сказалъ я. — Гдѣ вы живете?

— На Гамле Конгевей.

Я остановилъ ее.

— Можно мнѣ проводить васъ до дому?

— Нѣтъ, нельзя, — отвѣчаетъ она. — Нѣтъ, этого вамъ нельзя. Вы живете на Бредгаде?

— Откуда вы это знаете? — спросилъ я съ изумленіемъ.

— Я знаю, кто вы, — отвѣчала она.

Пауза. Мы шли подъ руку, потомъ свернули въ освѣщенныя улицы. Она шла быстро; длинная вуаль ея развѣвалась. Она сказала:

— Пожалуйста, пойдемте быстрѣй.

У своего подъѣзда въ Гамле Конгевей она обернулась но мнѣ, какъ-будто желая поблагодарить меня за то, что я ее проводилъ. Я отворилъ ей дверь, она медленно прошла — и оглянулась на меня. Я толкнулъ слегка дверь плечомъ и вошелъ за ней. Тогда она схватила меня за руку. Никто изъ насъ не произнесъ ни слова.

Мы прошли два марша вверхъ по лѣстницѣ и остановились во второмъ этажѣ. Она сама отворила наружную дверь, потомъ еще одну дверь, взяла меня за руку и ввела. Вѣроятно, это была ужъ комната; слышно было, какъ тикаютъ часы. Дама пріостановилась на мгновеніе въ дверяхъ, внезапно обняла меня и горячо, трепетно поцѣловала въ губы.

Въ самыя губы.

— Теперь садитесь, — сказала она. — Вотъ софа. А я тѣмъ временемъ зажгу огонь.

И она зажгла огонь.

Въ смущеніи, съ любопытствомъ, я оглянулся. Я находился въ большой, необыкновенно изящно обставленной комнатѣ; нѣсколько дверей въ сосѣднія комнаты были отворены. Я не могъ взятъ въ толкъ, что за человѣкъ та, съ кѣмъ я встрѣтился при такихъ странныхъ обстоятельствахъ, и сказалъ:

— Какъ здѣсь хорошо! Вы здѣсь живете?

— Да, — отвѣчала она, — я дома.

— Это вашъ домъ? Значитъ, вы — дочь… хозяина этого дома.

Она засмѣялась и сказала:

— Нѣтъ, нѣтъ. Я старуха. Вы это сейчасъ увидите! — и она сняла шляпу съ вуалью.

— Вотъ видите, видите! — воскликнула она и неожиданно, будто въ порывѣ страсти, опять обвила меня руками.

Взрослый, сумасбродный ребенокъ. Ей могло бытъ двадцать два, двадцать три года; на правой рукѣ было обручальное кольцо, — значитъ, дѣйствительно, замужняя. Хорошенькая? Нѣтъ. У ней было слишкомъ много веснушекъ, а бровей черезчуръ мало. Но стихійно-дикая жизнь била изъ нея и линія рта была превосходна.

Мнѣ хотѣлось спросить, какъ ее зовутъ, гдѣ ея мужъ, если есть у нея мужъ; я хотѣлъ знать, въ чьемъ домѣ нахожусь; но она плотно обвивалась вокругъ меня, какъ только я раскрывалъ ротъ, и не позволяла спрашивать.