Сигрид Унсет - Мадам Дортея

Неожиданно она вспомнила, что весной видела его во сне. Его и майора, они вместе вошли в дом, где был также и Йорген, и увели его с собой.

Нет… Дортея попыталась переменить положение, но кожаные подушки разъехались под ней, и меховое одеяло соскользнуло на пол. Она встала, поправила свое ложе и снова легла, повернувшись лицом к стене. Надо заставить себя поспать хоть немного — она закрыла глаза и попыталась думать о чем-нибудь более приятном. Рикке и Кристен — нет, она никогда не отпустит их от себя… Вот Рикке обрадуется, когда увидит печенье и плюшки, которые им послала бабушка…

Нет, видит Бог, нельзя позволять себе верить в сны и гаданья. Как бы ни было тяжело. Зря она позволила этой цыганке одурачить себя той ночью. А какое потрясение ей пришлось пережить после того!.. Одному Господу известно, как потрясла ее безумная выходка Алет Даббелстеен…

Они с матерью никогда не понимали друг друга, к этому она привыкла еще в детстве. Поэтому доверить ей… нет, это было бы слишком. Конечно, мать по-своему всегда желала добра своим детям — теперь Дортея понимала это лучше, чем в молодости. Как сердечно мать прощалась с ней нынче утром — а эти пятьдесят спесидалеров, и замечательное льняное полотно, и шерстяная ткань, которые мать подарила ей на прощание, — все это было от чистого сердца… И мы с радостью примем…

Нет, она ни за что не отдаст матери ни одного из своих детей. Она просто жить не сможет без них, хотя и поставить их всех на ноги будет ой как непросто!

Разумеется, Вильхельм мог бы остаться на стекольном заводе, но только не теперь, когда управляющим завода станет будущий зять Хаусса… Да и какая жизнь ждет мальчика, если он будет на заводе писцом или служащим на складе…

Наверное, ей все-таки следует принять предложение капитана Колда относительно Клауса. К офицерскому сословию люди относятся с уважением, и многие офицеры пользуются самой доброй славой. Однако теперь она меньше, чем когда бы то ни было, могла допустить, чтобы ее мальчик выбрал жизненный путь, на котором его ждет столько опасностей в моральном отношении. Сонливость, охватившая было Дортею, уступила место вернувшемуся страху. Похоже, Клаус не в силах отказаться, когда ему представляется возможность выпить, — это очевидно, и она не может закрывать на это глаза. А некрасивая история с Турой… Мысль об этом преследовала Дортею, как кошмар.

Даже если Алет сильно преувеличила, представив дело так, будто Клаус пытался обесчестить Туру, Клаус все равно был груб и навязчив, раз Тура настолько испугалась его. А ведь мальчику нет еще и пятнадцати… Нет, дружок, матушка не разрешит тебе уехать из дому и вести самостоятельную жизнь среди молодых воинов в королевской столице…

Вильхельм… как трогательно и доверчиво он уверял их, что хочет просить Туру дождаться его! Ее Вильхельм очень благородный мальчик. За него она не тревожится. Хотя сердце его вспыхивает слишком легко. Ведь это уже вторая его влюбленность… Ничего, скоро он найдет другой предмет, с которым свяжет свои мечты о будущем. Слава Богу, эти маленькие приключения Вильхельма можно не принимать близко к сердцу… Дортея нежно улыбнулась в темноте… Нет, над любовными приключениями Вильхельма пока можно было только посмеиваться… Она продолжала думать о своем первенце, покуда на нее не снизошел покой, и она уснула.

Наутро, когда Вильхельм вынес охапку подушек в дорожную коляску ленсмана, там стоял Клаус и внимательно изучал устройство коляски. Вильхельм сделал вид, будто не сразу узнал его:

— Посторонись чуток…

Он положил подушки на место и пошел за другими вещами. Когда он вернулся, Клаус стоял на прежнем месте.

После того вечера братья не обменялись друг с другом ни единым словом. И нынче утром, когда они оба еще не пришли в себя после тяжелой холодной ночи, Вильхельм, во всяком случае, не собирался говорить с Клаусом больше, чем необходимо. Даже порция пивной похлебки, сваренная матерью для своих спутников, лишь немного смягчила его.

— Вилли, послушай!.. — негромко окликнул его Клаус, когда Вильхельм повернулся, чтобы снова уйти в дом.

— Да… Чего тебе? — холодно спросил Вильхельм, потому что Клаус долго молчал.

— Да нет, ничего… я только хотел сказать тебе… — Клаус покраснел и смущенно поднял на брата красивые глаза. — Мне очень жаль… жаль, что я ударил тебя ногой в лицо…

Вильхельм побледнел от гнева. Отек у него уже спал, но он знал, что вид у него самый неприглядный: половина лица зеленовато-коричневая, как мрамор, белок глаза залит кровью.