Сигрид Унсет - Мадам Дортея

Время от времени он украдкой поглядывал на спящую матушку. Она-то не могла думать, что все это правда… Ведь тогда она была бы дочерью коварного убийцы и неверной жены… Нет, это не укладывалось в мыслях!.. И опять Вильхельма обжег страх и заныло сердце — а вдруг матушка узнает, что он подслушивал, спрятавшись за дровами! Конечно, она этого не узнает, но ведь пока они живы, он всегда будет помнить, что она таит мысли, не ведая, что ему известно о них…

Он поднял глаза на блестящую от влаги горную стену, под которой они проезжали. Подушки мха, пятна лишайника, водяные пряди, струящиеся по скалам, темнеющим на красновато-ржавом фоне, — именно такой рыхлый камень они любили ковырять в детстве. Колеса подпрыгивали на колдобинах, проваливались в глубокую грязь — лошади напрягали все силы, коляска покачивалась, и те двое в своих углах под поднятым верхом слегка шевелились во сне. Вильхельм озяб.

Прежде он не задумывался об этом, хотя для него не было тайной, что у его родителей, как и у всех взрослых, есть собственный мир и лишь маленький кусочек этого мира бывает открыт детям. Ведь и у детей тоже есть свой, недосягаемый для взрослых мир — да, да, об этом «детском мире» пишут даже в книгах, — взрослые не имеют в него доступа, и кое о чем можно только сказать: не дай Бог, чтобы батюшка или матушка узнали об этом! Но ведь иначе и быть не может. С другой стороны, Вильхельм был уверен, что Бертель и Биргитте никогда не думают об этом; они чувствуют себя защищенными рядом с матушкой и другими взрослыми, которые заботятся о них. Да и он сам всегда чувствовал себя словно под теплым крылышком, стоило ему подумать о родителях. Даже когда батюшка вдруг пропал и в их жизнь вошли неизвестность, страх и горе, ему не приходило в голову, что за трагическим исчезновением батюшки могло скрываться что-то иное, что-то неизвестное и зловещее. Он знал, что люди болтали и строили разные догадки, но ему это казалось естественным — ведь подобное исчезновение человека было необычным и страшным. Теперь же он невольно думал — разумеется, он этому не верил, однако такая возможность все-таки не исключалась, — что в жизни батюшки было что-то, чего они не знали. Может, матушка и догадывалась об этом, но больше никто, а как было на самом деле, он теперь не узнает никогда…

Матушка была уже один раз замужем. Вильхельм вдруг увидел все в новом свете. От Вильхельма Адольфа Бисгорда, в честь которого он был назван, остались на чердаке лишь два больших сундука с книгами и большими связками рукописей, написанных изящным почерком, матушка строго-настрого запретила им прикасаться к этим рукописям, когда они искали на чердаке бумагу для воздушных змеев и шутих. Кроме того, от Бисгорда остались папки с дивными акварелями бабочек, мотыльков и их куколок. Том Горация в белом пергаментном переплете, они читали его в школе, — иногда на переплет попадали чернила и тогда матушка досадовала и бранила их. Аметистовое ожерелье с брелоками — футляр с ожерельем лежал сверху в материнской шкатулке с украшениями, и, когда однажды детям разрешили посмотреть их, матушка сказала, что это ожерелье — свадебный подарок Бисгорда. Теперь Вильхельм вдруг подумал, что Бисгорд был живой человек и их матушка прожила с ним семь долгих лет, правда, это было до того, как они появились на свет, и только она одна знала нынче что-то о том времени и том человеке.

Вильхельм словно открыл для себя, что каждый человек заключен в свою невидимую, однако совершенно непроницаемую скорлупу. А сколько он сам прятал того, что пережил, чего никогда не забудет и о чем не должна знать матушка! Да и сама матушка, и бабушка, и ленсман — вообще все люди имели множество тайн, которые они прятали в своей скорлупе. Это была страшная мысль, ведь она означала, что каждый человек по-своему одинок, кто бы ни находился рядом с ним…

Тяжелая коляска ехала не быстро, тем более что дорогу размыло дождем. Несколько раз им приходилось сворачивать на обочину и пропускать скот, который перегоняли на сетер. И на первой же станции, где они меняли лошадей, ленсман встретил знакомых и долго беседовал с ними — не меньше двух часов. Дортея и Вильхельм тем временем сидели у камина, но они почти не разговаривали друг с другом. Вильхельм завидовал Клаусу, который был независим от них, — как только они поели и Юнкер отдохнул, Клаус поехал дальше один.

Ночевать они собирались на станции, что лежала на полпути между Люнде и стекольным заводом. Они приехали туда поздно вечером, было больше девяти. Клаус уже поел и лег спать в проходном помещении, где мальчикам была приготовлена постель. Когда Вильхельм наконец добрался до постели, Клаус уже спал.