Для маленьких девочек, которым позволили раздеться в спальне, да еще с помощью матери, праздник продолжался. Они делали все возможное, чтобы продлить его, но в конце концов Дортея уложила дочерей в детской и заботливо подоткнула вокруг перинку.
Когда она вернулась в свою комнату, Бертель лежал, отвернувшись к стене. Ее снова поразило, какой убогой стала эта комната, — свечи на столе отражались в окнах, которые темнота словно вдавила в комнату. Летом Дортея обычно не закрывала ставни — ей нравилось, просыпаясь, видеть перемены, происходившие с ночным небом, с погодой. Но теперь у нее возникла настоятельная потребность отгородиться от ночи. Не успела она открыть первое окно, чтобы дотянуться до ставни, как испуганно отпрянула назад — под окном стояла темная фигура…
— Это всего лишь я, мадам Теструп.
— Боже мой, Шарлах, что вы так поздно делаете здесь в саду?..
— Я стоял и думал, можно ли постучаться к вам… Не сочтите за дерзость с моей стороны, я хотел бы на минутку зайти к вам, мне надо с вами поговорить.
— Уже поздно, но… — Дортея помолчала. — Кажется, я знаю, о чем вы хотите поговорить со мной… Сейчас я открою вам дверь. — Лучше объясниться сразу. Если уж Шарлах сам решил поговорить об этом, она без обиняков выскажет ему свое мнение…
Дортея провела Шарлаха в спальню. Он остался стоять в темноте у двери, прижимая к груди шапку. Сама она села в кресло у стола:
— Заходите, пожалуйста, господин Шарлах, и садитесь, если вы хотите поговорить со мной…
— Спасибо, мадам Теструп. — Старик опустился на табурет напротив нее. — Я понимаю, вы были оскорблены тем, что мы с матушкой позволили вашим детям присутствовать сегодня при нашей вечерней молитве…
— Оскорблена?.. Что ж, можно сказать и так. Вы знаете, Шарлах, религия, которую исповедуете вы с вашей женой, отличается от нашей…
— Все-таки она не совсем чужая…
— Да-да, просто другая конфессия.
— Я с этим не спорю. Однако мы иногда ходим в вашу церковь, мадам Теструп, потому что другой церкви здесь нет. Детей Финхен крестил ваш пастор Муус…
— Я знаю, что вы иногда ходите в нашу церковь, и Вагнеры тоже. Но ведь матушка Шарлах туда не ходит…
— Да, не ходит. Она плохо понимает по-норвежски.
— Разве что по этой причине.
— Да, мадам Теструп. Вот я и подумал, что раз уж мы молимся Господу в вашей церкви, не случится ничего дурного, если ваши дети прочтут вечернюю молитву вместе с нами.
Дортея задумалась:
— Да, Шарлах, говорят же, что каждый блажен в своей вере. И у меня нет желания лишать вас вашей веры. Но вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы понимать, как глубоко мне противны всякие… фантазии. В том числе и религиозные. И мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы их внушали моим детям.
— Фантазии… — задумчиво повторил Шарлах.
— Ведь я слышала, когда подошла к беседке, что вы молились за умерших…
— Мы всегда кончаем вечернюю молитву молитвой за все несчастные души, мадам Теструп.
— Только что вы сказали, что позволили моим детям присутствовать при вашей вечерней молитве. Однако это не совсем так, любезный Шарлах… это была не просто вечерняя молитва. Я своими ушами слышала, как вы отдельно молились за душу моего мужа… и Бертель молился вместе с вами. Он явно не первый раз принимает участие в вашей молитве за его отца. Это так, Шарлах?
Глаза Шарлаха странно поблескивали из-под нависших седых бровей.
— Это так, Шарлах?
— Так, — тихо сказал он. — Первый раз это получилось случайно — Бертель услыхал, как мы с матушкой молились за душу управляющего. Он спросил, что мы говорили, я повторил ему это по-норвежски, и он захотел молиться с нами. Я не смог отказать ему в этом, мадам Теструп, у меня просто не хватило сердца. Так тяжело думать о несчастной душе, которую никто не вспоминает в молитвах… И если его родное дитя…
— Как вы можете говорить, Шарлах, что никто не вспоминает управляющего!.. И что Теструп, как вы выражаетесь, — несчастная душа, которая нуждается, чтобы за нее молились! Почему вы так считаете? Потому что он с точки зрения вашей веры был еретик? — саркастически спросила она.
— Ach du lieber Gott [42] Ах, Боже милостивый (нем.).
, мадам Теструп, все мы несчастные души. Достаточно вспомнить, — он протянул руку, не спуская с Дортеи темных, непостижимо печальных глаз, — что в один прекрасный день мы лишимся своей земной оболочки и нагие, как иголка, предстанем такими, каковы мы есть, перед лицом вечного Совершенства!..
Читать дальше