Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

Григорий покраснел. «Кажную неделю у них бываю, как Волк и наказывал».

– Смотри, – вгляделся первый дозорный, – не привиделось тебе, идет кто-то. Как бы и не Волк.

Григорий перегнулся вниз: «Эй, просыпайтесь! Пищали к бою приготовьте на всякий случай».

– Нет, – первый парень пересчитал людей, медленно поднимающихся по обрывистому склону Туры, – сие наши. Только, – он нахмурился, – не хватает у них кого-то.

В горнице жарко натопили. Ермак Тимофеевич, зевая, развернул карту: «До коего места вы дошли-то?»

– Сюда, – показал кто-то из отряда, – ино остяки говорят, что далее на север и не живет никто. По Тоболу мы дошли до Иртыша, а оттуда до огромной реки, остяки ее Ас называют. Там и зазимовали, – Ермак погладил бороду.

– Что Обдорский край есть, мы давно знаем. Земли его с Югорией во время оно Новгороду Великому дань платили, а опосля того царям московским. Вот откуда река течет, что Обью именуется. Сие вести хорошие, спасибо вам, а с Волком чего стало? – Ермак помрачнел.

– Как буран начался, дак он вперед пошел дорогу разведать, – ответил один из юношей, – и не вернулся. Мы его пять дней ждали, все вокруг обыскали, однако никого не нашли.

– Замерз, должно, и снегом занесло. Вечная ему память, – разлив водки, Ерман поставил на стол горшок с икрой.

– Отдыхайте тогда. Недели через две Тура вскрываться начнет. Пока дороги не просохнут, далеко никуда не пойдем далеко, только охотиться будем.

Над крепостцей разносился мерный звук била. Григорий догнал Ермака Тимофеевича у самой церквушки: «Атаман, правда сие об Волке?»

– Правда, – Ермак перекрестился на деревянный купол.

– Ты его друг был самолучший, дак поезжай в стойбище, к Василисе. Бедная девка для приданого все сшила, а здесь такое дело.

– Упокой его Господь, – отозвался Григорий, – бесстрашный человек был Михайло Данилович, и погиб с честью.

Григорий шел вниз по замерзшей Туре, останавливаясь, чтобы поправить подбитые оленьей шкурой лыжи.

– А ежели откажет она, – испугался парень, – куда мне с Волком равняться? Он и красавец был, и смелый, и язык хорошо у него был подвешен. А я что? – разозлившись, он в сердцах сплюнул в снег.

– Дом у меня крепкий, мастер я каких поискать, чего я ною-то? Василису я более жизни люблю, однако вернись Волк, я бы и слова о сем не сказал. Другу дорогу переходить невместно. Ежели я сейчас промолчу, дак потом корить себя до конца дней буду.

Он нащупал в кармане мешочки с порохом для отца Василисы. Над лесом поднимались дымки. Григорий выбрался на берег.

– С плохими новостями я пришел, Ньохес, – признался Григорий, когда они выпили. Младшие дети спали за оленьим пологом чума, а Василиса с матерью еще не вернулись с рыбалки.

– Что такое? – темные глаза остяка прищурились.

– Волк погиб, – Григорий налил себе еще для храбрости, – в буране пропал, даже тело не нашли.

– Упокой его Господь, – неуверенно проговорил Ньохес. Григорий заметил деревянный крест на его шее. Остяк поймал его взгляд:

– Говорил я Волку покойному, что дочка покрестится и мы за ней. Николаем меня теперь зовут.

– Надо выпить за сие – решительно сказал Григорий. Парень улыбнулся:

– Хороший у нас батюшка Никифор. Насильно крестить дело последнее приходили

– Я что хотел сказать, Николай, – вздохнул парень после недолгого молчания, – дом у меня хороший, мастер я на все руки. Я кузнец, дак Ермак Тимофеевич меня с отрядами не посылает.

Остяк испытующе посмотрел на Григория. Тот покраснел: «С Волком мне не равняться, не красавец я».

Мужчина потрепал юношу по плечу. «Охотник ты меткий?»

– Птицу в полете снимаю, – ответил Григорий.

– Никакой нужды она со мной не узнает. Думал я, что куда мне? Поставь меня рядом с Волком, дак понятно, на кого посмотрят.

– Пей еще, – велел Ньохес, – она вернется и все ей скажи. Пусть решает, но мне ты по душе, Григорий.

Они стояли на берегу реки, всматриваясь в снежную равнину. Выглянуло солнце, девушка отодвинула капюшон парки. Мягкие, цвета сажи волосы рассыпались по плечам. Юноша вдохнул свежий, едва слышный запах.

– Будто в лесу идешь, – понял он.

Василиса все глядела куда-то вдаль. На черных ресницах блеснула слеза, маленькая, будто капель. Девушка перебирала бусины простого ожерелья из высушенных ягод. Между ними на снурке висел крестик.

– Спасибо, Григорий Никитич, что сказали мне. Храни господь душу его, – слеза оторвалась от ресниц, покатилась по гладкой щеке.

– Василиса Николаевна, – отчаянно сказал Гриша, – Василиса Николаевна, я жизнь за вас отдам, коли нужда такая придет. Никогда я вас не обижу, и ежели вы на меня хоть посмотрите, мне ничего и не надо более, – девушка нашла его большую руку.