Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– Сидите, сидите, матушка Марфа Федоровна, вы меня старше и по крови мне с вами не равняться. Вы на ступенях трона царского рождены, – Годунов достал из серебряного ларца свернутый лист бумаги.

– А ежели заметит? Федька не заметил, хотя он придурок, куда ему что-то замечать? Но и Регентский совет не заметил, а они руку государя знают.

– Вы, Марфа Федоровна, слышали, наверное, – продолжил Годунов, садясь, – что государь Иван Васильевич перед смертью безвременной опекунов для царевича Димитрия назначил, как он дитя еще.

– Слышала, Борис Федорович, – она улыбнулась краем тонких губ.

– Регентский совет имеющейся у нас властью, Марфа Федоровна, выбрал из тех, что царь назначил, одного опекуна, и утвердил его, – Борис отчего-то закашлялся. Боярыня подвинула ему золоченый кубок с вином.

– И кого же, если мне позволено спросить? – она сцепила тонкие, унизанные тяжелыми кольцами пальцы. Сияние алмазов на мгновение ослепило Годунова, он поморщился.

– Вас, Марфа Федоровна, – ответил он, – сие царской руки назначение, а сие указ Регентского совета, – пристально просмотрев бумаги, Марфа отдала их Годунову.

– Сие для меня честь великая, Борис Федорович, однако я подданная Ее Величества королевы Елизаветы, так же и дети мои, и муж мой покойный, – женщина перекрестилась, – и дом наш в Лондоне.

– Марфа Федоровна, – почти нежно сказал Борис, – сыночек-то ваш, Петр Петрович на Москве родился. Вот у меня, – он помахал грамотой, – опись о крещении его имеется, в монастыре Воздвижения Честного Креста Господня, по соседству с усадьбой вашей городской. Так ведь это?

– Так, – подтвердила женщина. Годунов развел руками в широких рукавах богатого парчового кафтана.

– Поелику Петр Петрович на Москве рожден, он есть подданный нашего государя Федора Иоанновича. Мы, Марфа Федоровна, никак не можем позволить нашего подданного за границу без царского указа особого вывозить, сие есть законов нарушение. Хотите, дак оставляйте Петра Петровича и отправляйтесь сами, куда вам угодно, – Годунов добавил:

– Не обессудьте, но я стрельцов в усадьбу вашу послал. Мы за Петра Петровича беспокоимся, он наследник целого рода боярского, да и какого рода!

Марфа незаметно раздула ноздри: «Сами знаете, Борис Федорович, что мать свое дитя не оставит».

– Вот и славно, – Борис хлопнул в ладоши. Перед Марфой поставили резную чернильницу рыбьего зуба и перо. Годунов велел:

– Распишитесь здесь, боярыня, что принимаете на себя бремя опекунства.

Сжав перо захолодевшими пальцами, Марфа расписалась. Годунов посыпал бумагу песком.

– И здесь, любезная Марфа Федоровна, что вы ознакомились с указом Регентского совета, тоже распишитесь.

Женщина, побледнев, положила перо. «Я сие не подпишу, Борис Федорович».

– Подпишете, не подпишете, – отмахнулся Годунов, – сие, Марфа Федоровна, неважно. Я и на словах могу сказать, при свидетелях, – он указал на дьяков у дверей палат, – что Регентский совет запрещает вам и детям вашим выезд за границы до особого распоряжения, – Годунов поднялся.

– Езжайте на Воздвиженку, сбирайтесь, Марья Федоровна скоро в Углич отправляется с царевичем. Вам как опекуну, в ее поезде пребывать надо.

Марфа нашла в себе силы поклониться. Высоко неся голову, боярыня вышла из палат. Она и не помнила, как спустилась на крыльцо, и отыскала возок. Захлопнув все оконца, женщина скорчилась в углу. Острая боль билась в животе. Подняв сарафан, Марфа увидела пятна алой крови на подоле рубашки.

Отступив назад, Федор Воронцов-Вельяминов оценил чертеж. Большой лист грубой бумаги прибили гвоздями к доске, держащейся на деревянной треноге. Парень погрыз перо и задумался. На рисунке изобразили часть крепостной стены с ласточкиными хвостами и узкими бойницами.

– А толщина? – Федор почесал рыжие, перехваченные шнурком кудри.

– Непонятно пока, какой кирпич привезут. Сделаю два расчета, один с камнем, а другой с кирпичом, – он открыл растрепанную тетрадь, но в косяк открытой двери постучали.

– Федор Петрович, – сказал рабочий, – тут до вас пришли.

– Что такое? – не поднимая головы, спросил юноша.

– Марфа Федоровна велела спосылать, – холоп мялся на пороге, – говорит, сие дело неотложное.

Федя поднялся: «Иду».

Закрыв на засов дверь опочивальни, Марфа согнувшись, прошла в нужной чулан. Ноги испачкала кровь, но боль стала менее острой, в животе только саднило. Рубашка промокла насквозь. Почувствовав тошноту, она склонилась над поганым ведром.