Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– Может быть, Боренька, – осторожно сказал Федор Иоаннович, – пущай Марья Федоровна и Митенька в Кремле останутся? Нехорошо выходит, словно я брата единокровного ссылаю от Москвы подальше, – царь улыбнулся слабыми, влажными губами.

– Говорили уж о сем, государь, – Годунов убрал шахматы, – сие желание батюшки вашего покойного, дабы царевич Димитрий и мать его в Углич уехали, в удел его. Там не в пример лучше ребенку расти, нежели чем в Москве.

Федор Иоаннович встал, Годунов тоже поднялся. Государь прошел к низкому окну. Кошка устроилась на ярком персидском ковре.

– Лето славное сим годом выдалось, жаль, батюшка его не увидит, – царь погладил клочковатую рыжую бороду.

– Волнуюсь я за Митеньку, Боря, – царь повернулся, – хоша Марья Федоровна восьмой женой батюшке была, однако венчанной и царевич в браке рожден.

– Церковь сих браков не признает, – сухо ответил Борис. «Вы бы лучше, государь, о своих наследниках волновались. Нет оных по сей день, а надо, чтобы были». Федор Иоаннович что-то неразборчиво пробормотал. Годунов мягко улыбнулся.

– За царевича тревожиться не след. В Угличе ему будет с кем поиграть. Там боярские дети, кровей хороших. Вона, – он кивнул на дверь, – Михаил Никитович Битяговский ждет. Вызвал я его, дабы вам, государь, представить, – сморщив низкий лоб, царь беспомощно посмотрел на шурина.

– Вы назначили его правителем земских дел в Угличе, – помог Борис Федорович, – и смотрителем за хозяйством царевича, по моему представлению. На той неделе указ подписывали.

– Да, да, – рассеянно сказал Федор Иоаннович, – здесь он? Пусть войдет…

Толстый Битяговский, поясно покловшись царю, прижался губами к перстню с большим алмазом на пальце Федора Иоанновича.

– Ты там… – царь замялся.

– За здравием царевича и вдовствующей государыни следить непрестанно, жизнь свою положить, а их защитить, – отчеканил Годунов.

– Да, да, – согласился царь. Наклонив голову, он прислушался: «К вечерне звонят. Пойду к Иринушке, пора в церковь».

За Федором Иоанновичем закрылась низкая резная дверь, Годунов сказал:

– Михаил Никитович, помнишь, говорили мы о сем. Кормление у тебя с Углича хорошее будет, кроме того, – Годунов усмехнулся, – ежели сие дело получится, дак и не скучно тебе станет.

Дьяк улыбнулся пухлыми губами. «Выйдет у меня, Борис Федорович, не сумлевайтесь».

– Вот и славно, – Годунов потрепал его по щеке, – но, Мишка, помни, что я тебе говорил. Её больше всего опасайся. Она волчица такая, что скрозь тебя смотрит, и все чует.

– В монастырь бы ее сослать и дело с концом, – раздраженно сказал Битяговский. «Ради чего рисковать-то?».

– Знаешь… – Годунов прервался, – нет, ладно. Ты, Мишка, жди. Как нужда придет, я гонца пошлю.

Битяговский, поклонившись, вышел. Годунов, потрещав пальцами, посмотрел на шахматную доску.

После ванн государю стало лучше, он отдышался и даже сел за трапезу. На следующий день Борис отозвал Бельского темный угол: «Не действует яд-то».

– Погоди, – ответил тот, – не торопись, Борис. Он опекунов для царевича назначил, Углич ему отписал. Погоди.

– Сегодня Углич, а завтра он ему корону царей московских отпишет! – прошипел Годунов. «Нет, Богдан, надо кончать с ним, и чем быстрее, тем лучше».

– Сыро что-то, – поежился царь, сидя за шахматной доской, – Богдан Яковлевич, посмотри, что с печкой, дрова повороши.

Бельский поднялся. Лицо царя исказилось гримасой боли. Иван Васильевич попытался встать. Больное колено громко хрустнуло. Государь, застонав, упал на ковер.

– Позови, – прохрипел он, – лекарей, Марфу позови, Марью! Борис!

Бельский занес полено над головой государя. Годунов сжал сильные пальцы на морщинистом горле Ивана Васильевича. Отерев покрытые слюной и пеной руки о парчовый кафтан царя, Годунов спокойно велел: «Положи полено, Богдан».

Он пришел к государыне Марье Федоровне, когда тело Ивана Васильевича водрузили на огромную кровать в его опочивальне.

– Преставился государь, – Борис глядел в наполнившиеся слезами глаза женщины, – играл в шахматы, и задыхаться начал. То смерть быстрая была, царица, он и не почувствовал ничего.

– Призри его Господь во владениях своих, – услышал он вкрадчивый голос из сумрака опочивальни. Боярыня Воронцова-Вельяминова поклонилась Годунову. Глаза ее блеснули зеленоватым льдом и Годунов понял, что она все знает. Той ночью у гроба царя он слушал и не слышал монотонную скороговорку священника.