Валерий Есенков - Отпуск

– Можно-с, ничего, – сказал наконец Иван Матвеевич…

И изворотился, каналья…

Омерзение охватывало его. Со злорадством создавал он портрет современного жулика, который именовался деловым человеком, дельцом:

«Хозяйственная часть в доме Пшеницыной процветала не потому только, что Агафья Матвеевна была образцовая хозяйка, что это было её призванием, но и потому ещё, что Иван Матвеевич Мухояров был в гастрономическом отношении великий эпикуреец. Он был более чем небрежен в платье, в белье: платье носил по многим годам и тратил деньги на покупку нового с отвращением и досадой, не развешивал его тщательно, а сваливал в угол, в кучу. Белье, как чернорабочий, менял только по субботам, но что касалось стола, он не щадил издержек. В этом он отчасти руководствовался своей собственной, созданной им со времени вступления в службу логикой: «не увидят, что в брюхе, и толковать пустяков не станут, тогда как тяжелая цепочка на часах, новый фрак, светлые сапоги – всё это порождает лишние разговоры». От этого на столе у Пшеницыной являлась телятина первого сорта, янтарная осетрина, белые рябчики. Он иногда сам обходит и обнюхает, как легавая собака, рынок или Милютины лавки, под полой принесет лучшую пулярку, не пожалеет четырех рублей на индейку. Вино он брал с биржи и прятал сам и сам доставал, но на столе никто никогда не видел ничего, кроме графина водки, настоянной смородинным листом, вино же выпивалось в светлице. Когда он с Тарантьевым отправлялся на тоню, в пальто у него всегда спрятана была бутылка высокого сорта мадеры, а когда пили они в «заведении» чай, он приносил свой Ом…»

Душу, совесть… всё лучшее в нас… с высшей ли алгеброй, с правом… без высшей ли алгебры и без прав… единственно ради сладкой жратвы… смородинной водки, пулярки, куска пирога…

Ему тоже…

Удержался от взяток, заушательства, подлости… Благодаря невероятному напряжению остался обыкновенно-честным, обыкновенно-нормальным, двадцать дет варясь в канцелярском котле, где многие прочие ради винца, которое выпивалось потихоньку в светлице, легко расставались с щепетильностью, с честью… Нормальным, обыкновенным… а подумаешь, посмотришь вокруг… того гляди… за подвиг зачтешь… Подвиг оставаться обыкновенным, нормальным… А сколько потерь… сколько истрачено воли, души… Бонапарту столько не стоило сделаться императором у французов… Чего бы достиг, не закабали его жизнь в катакомбы бюрократизма!..

Немилосердна, безжалостна… обыкновенная жизнь… такая будничная… такая простая…

Больше ему в тот день не писалось. Он поднялся, разгибаясь с трудом. Желтые точки заплясали перед глазами. Больше не думалось, поправил ли здоровье мариенбадскими водами или угробил вконец. В сущности, было уже… всё одно… Старость надвинулась, точно шапка… Ни подвигов громких, ни обыкновенных удач…

В юности зрелым мастером мечталось начать. Урывал кой-какие крохи у службы, жертвуя отдыхом, сном, готовил себя, чтобы позднее, в пору свершений, у вечности вырвать прямо шедевр. Подстегивал утомленные нервы черным кофе и табаком, просиживая слишком короткие вечера, просиживая усталые ночи над переводами Гете, Шиллера, Винкельмана, пропуская обыкновенные радости жизни, чтобы изучать мастерство мастеров. Кругом шумели скороспелые славы, сыпались почести, деньги на недостойных, на желторотых юнцов, имена которых спустя двадцать лет позабылись, точно и не было их, а он молча, со стиснутыми зубами, с затаенной мечтой о некупленном, вечном величии медленно проходил суровую школу безвестного ученичества. Изнуряющим трудом завоевывал слог, прежде чем напечатать хоть строчку, покорил угловатое, негибкое слово, чтобы точно и выпукло выражать каждую мысль… Да, и мысль… мысль тоже надо было выжить, найти… Надо было выстрадать свою мысль…

Он добрался до зеркала.

Опавшие бледные щеки, темные круги под больными глазами, черные складки на лбу, дряблая кожа, вся в ямах, морщинах и точках, потускнели, устали газа, понурилась отяжелевшая голова, ссутулились вялые плечи…

Только бы выдержать до конца…

В конце концов, начал-то он как хотел. Ошибся только в одном: не соразмерил замыслов с многотрудностью жизни. Выстрадал свою мысль, приобрел мастерство, а времени оставалось всё меньше. Силы тела, силы духа, силы ума истощились невероятно… Подумать только… Всего-то месяц труда… а он… он еле двигает ноги… Молодость может, но не умеет… Старость умеет… Сколько книг с его плотью умрет…