Валерий Есенков - Отпуск

– Недурно, говорите вы?!

Он разглядывал мечтателя с неодобрительным восхищением: тот был прекрасен в своем возбуждении, уродливая неправильность лица становилась почти неприметной, лик пророка, вождя. Но ему доводилось видеть не раз, какую страшную цену мечтатель платил за свои озарения, и хотелось остановить, отвлечь, однако в таком состоянии всё, что угодно, могло оказаться разрушительней и опасней в сто раз. Невозможно было предвидеть, что именно вызовет в душе страстотерпца поток вдохновения. Оставалось сидеть и молчать и думать о том, что бури фантазии необходимо вовремя заковывать в ясность и твердость рассудка.

Мечтатель встал перед ним:

– Великая, бесконечно великая черта художнического гения это смелое, страшное, прямое – «не хочу»! Тут Гете поднимается как поэт, как мыслитель, как человек, до такого предела, до какого никто ни до, ни после него не замахивался подняться! Одно-единственное короткое слово, но в этом слове заключено всё, абсолютно всё, и после него уже ничего не надо, чтобы понять весь глубочайший, весь неизмеримо-глубокий смысл гениального творения, так что последующие сцены только развивают, совершенствуют и, так сказать, отшлифовывают то, что уже сказано в самом начале этим удивительно ёмким, всё в себя вмещающим словом! Слышите ли вы в этом слове всю беспредельную мощь прямого и гордого человеческого духа, дерзнувшего восстать, без колебаний и трепета, на всё то, что до него было в силу неосознанной привычки принято на веру и потому сковывало бессмертную личность индивида по рукам и ногам, не давая ей воли самостоятельно, на свой страх и риск, мыслить и действовать?!

Он слушал с благодарностью, с изумлением, зная, конечно, по опыту, как важно бывает в искусстве это одно-единственное короткое, но сильное слово, он и сам бился не раз в напрасных поисках таких исключительных слов и не раз тосковал по их неизмеримо-глубокому смыслу, находя у других такие слова, однако никто не убеждал его в важности такого рода истинных слов так вдохновенно, так горячо, заражая желанием писать с потрясающей силой, создавать многозначные сцены, отыскивать такие коллизии, в которых бы сама жизнь раскрывалась в своей необъятности, в своей глубине.

А мечтатель почти задыхался, сухой кашель рвал онемевшее горло, рука хваталась за впалую грудь и мукой искажалось лицо, но не мукой страдания, а мукой того, что в такую минуту должен молчать.

Самому сгореть, чтобы зажечь своим пламенным словом других… Какая цена!.. Какая непомерная, ни с чем не сравнимая жертва!.. На эти муки невозможно было глядеть. Нестерпимым состраданием разрывалась душа. Необходимо было этот пожар потушить, однако невозможно встать и уйти, невозможно и отвечать, чтобы не сделалось хуже. Оставалось сидеть истуканом. Но где было взять для этого сил? Как суметь рядом с этим огнем искусно разыгрывать полнейшее равнодушие? Он готов был держать свою маску руками.

А мечтатель, наконец справясь с припадком бессилия, передохнув, проведя смятым платком по иссохшим губам, продолжал тише и глуше, но с той же страстью, с тем же жаром непокорной души:

– Даже Гете, этот едва ли не единственный гений, который ещё мог бы подходить под идеал поэта, который поет, как птица, для себя, не требуя внимания ни от кого, даже Гете, говорю вам, этим поразительным «не хочу» выразил самую полную истину своего великого века, и в этом, как и во многом другом, он является для всех нас образцовым учителем. Теперь уже можно идти только его дорогой. Дух нашего времени таков, что величайшая творческая сила может только изумить на время, если она ограничится «птичьим пением», создаст себе свой мир, не имеющий ничего общего с исторической и философской действительностью! Произведения такой творческой силы, как ни громадна была бы она, не войдут в жизнь, не возбудят восторга и сочувствия ни в современниках, ни у потомства. Для подтверждения этой истины возьмите Дюма, Жанена, Сю, де Виньи. Они, разумеется, таланты не громадные, но всё же замечательно даровитые. И что же? Они не успели ещё и состариться, как их слава, занимавшая всю читающую Европу, уже умерла. Они стали во Франции то же самое, как у нас нравоописательные и нравственно-сатирические сочинения: горе-богатыри, модели для карикатур, мишени для насмешки критики. Отчего, скажите мне, они исписались так скоро?

Для него это было предупрежденьем, это предупрежденье он явственно слышал. В юности он и сам часто трогал мелкие темы. Разумеется, мелкие темы на бумагу ложились очень легко, однако потом ничего не оставалось от них, никакого следа, о них забывали и те, кого они на минуту приводили в восторг, и он, слава Богу, вовремя почувствовал опасность и своих первых безделок не отдал в печать. Только «Поджабрина»… экая глупость… с Некрасовым… хотел подцепить…