Александр Галкин - Царевич Димитрий

Глядя на этого важного и торжественного сановника, кто бы мог подумать, что он является вождём заговора и всей душою жаждет отрубить голову царю и этой самой «наияснейшей цесареве» и что все приготовления к кровавому мятежу у него уже закончены.

Молодые вышли вместе под роскошным, золотым с перьями, балдахином, спустились по лестнице красного крыльца на площадку и среди восторженных кликов проследовали по ковровым дорожкам к собору, где ожидал их патриарх с крестом и святой водою. Масса золота, бриллиантов сверкала со всех сторон, пел великолепный хор, колокола неистово звонили, гремели пушки, народ орал во всю глотку, и золотые монеты, рассыпаемые идущим за царём боярином, обильно летели на головы кричавших.

Затейливости ради и для вящего почёту государева тестя – Юрия Мнишка – повезли к собору в красивых царских санях с медвежьей полстью, запряженных двенадцатью лошадьми в парчовых попонах, унизанных жемчугами и самоцветными камнями. Но на пути один из этих коней споткнулся обо что-то и упал на колени; процессия остановилась, коня сейчас же подняли, и он, хромая, пошёл дальше. А сидевший в санях воевода Мнишек побледнел, как мертвец, и поник головою: для него, как и для всех окружающих, это было весьма дурною приметой.

В связи с обрядом коронования Марине надо было причащаться; и тут заключался главный гвоздь событий сегодняшнего дня – тот камень преткновения, о который, как ожидали все недруги, должна была споткнуться еретичная царица. Об этом уже давно толковали на все лады: народ не верил, что царица останется католичкой, и упорный слух о близком переходе её в православие носился сам собою, вопреки противоположным уверениям боярских шептунов. И если бы теперь она отказалась от русского причастия, то этим сразу же подтвердила бы эти уверенья и опровергла народный слух, показав себя верной католичеству до конца. И наоборот: если бы причастилась, то, стало быть, её можно считать и за православную, ибо патриарх не допустил бы ко святым дарам иноверку. Марина, незадолго до того, виделась с отцом Бонифацием, который, считая обряд причащения самым важным для показания веры, решительно настаивал на отказе царицы от русского причастия и на прямом, гласном заявлении её среди собора о нежелании менять веру своих отцов. Не дав монаху никакого ответа, она советовалась об этом с Димитрием, тоже указавшим на важность обряда, но не очень твёрдо настаивавшим на его выполнении, и решила всё по своему разумению.

В определённое время церковной службы, когда патриарх вышел из алтаря с чашею, она, к удивленью всех, двинулась в сопровождении двух приставленных к ней дам с своего места к амвону и, прочитав там, вслед за владыкой, русскую молитву, причастилась из его рук, как православная. Бояре таращили глаза, польские паны крякали, уставясь в землю, Димитрий глядел с восторгом, а сама она, сияющая и гордая своей победой, величаво сошла с амвона и вернулась на возвышение посреди церкви. Не более как через минуту об этом знали уже на площади, через час – в торговых рядах, а к вечеру говорили по всей Москве, называя царицу православной. Снова злые слухи, унижавшие царя, потерпели поражение, и опять сторонникам Димитрия показалось, что весьма немного нужно для укрепления его на престоле: стоит только не делать вопиющих ошибок. Но ошибки являлись всё время, одна другой хуже, и царь не удосуживался заняться всерьёз рассмотрением своего поведения.

После венчания был в Грановитой палате блестящий приём поздравлений от бояр, духовенства, московского населения и приехавших с Мариной королевских послов с грамотой Сигизмунда. В бумаге этой, в самом её заголовке, Димитрий снова назван был не царём, а великим князем: в Польше не хотели показать, что вследствие рокоша они отступили от своей установки, и вообще надеялись, что царь в день свадьбы препираться не станет. Димитрию явно не понравилось такое обращенье, и он сначала отказался было взять грамоту, но потом, не желая спорить, уступил довольно легко и нашёл приличный к тому повод. Он указал, что послы эти прибыли не по делам, а лишь затем, чтобы поздравствовать его и хлеба-соли с ним откушать, а потому он дорогих гостей ни к чему не принуждает и грамоту королевскую берёт. Затем был торжественный обед, напоминающий трапезу, учиненную в прошлом году в день царского коронования, но теперь рядом с царём находилась не матушка, а молодая красавица, гордо посматривавшая на окружающих; чёрная же фигура Марфы виднелась чуть поодаль, тоже на троне, но уже не привлекая ничьего внимания.