Александр Галкин - Царевич Димитрий

Неизбежность падения Димитрия не вызывала у них сомнений, но каким образом купецкая братия сможет вмешаться в государственные дела и выдвинуть своего ставленника на царский престол, было далеко не ясно. Силою они располагали немалою: не говоря уже о крупных денежных запасах, купцы вели за собою и часть населения – зависимых от них мелких торговцев, а также ремесленников, строителей, ямщиков и прочих. Они не сомневались, что купечество всех видов поймёт заботу главарей о «своём царе», который стал бы пещись прежде всего о них, купцах, а не о боярах, как прежние цари, и не о беглых холопах, как сей Димитрий, и будет радо поддержать их, чем может. Но что оно может? Не пойдут же торговцы на кремль с оружием, которого у них нету! И не в Сенате же заявят о себе!.. Протопоп Савватей, крякнув и кашлянув, наконец сказал:

– Удумал вот что: когда сие совершится – расстригу изведут, – то боярска Дума соберётся и с патриархом решать царя учнёт. И тут треба нам собрать своих людей со всей Москвы, чтобы шли ко дворцу и крепко голосили за наших старшин, чтобы в Думу их пустили, Князь Василий тоже поможет, чтобы пустили, и тогда те старшины и крикнут в Думе его царём. Народ же на улице будет орать непрестанно.

– Сие можно учинить, – ответил не сразу Аникий Палыч, – ежели бояре о том загодя не проведают. А ежели разузнают, то не допустят ни нас, ни народу и кремль запрут.

– Проведают же беспременно, – заговорил ещё один. – Како можно поднять народ втихомолку? Вся Москва знать будет!

– А яз мыслю, что можно поднять и тихо. В единый час соберутся! Загодя никому и говорить не нужно. Ныне токмо искру зарони – народ сам подымется, как сено от свечки полыхнет!

– Подумать надо!

И тяжелые их умы, непривычные к таким делам, напряжённо и медленно думали, ища наиболее удобного способа осуществления своих «государских» замыслов. Никогда раньше московский, едва грамотный купец не поднимался до проявления своей собственной, особой от других воли в государственных делах – знал свою лавку, покоряясь во всём прочем велению царя батюшки. И совсем недавно, можно сказать – вчера, было время, когда всё купецкое участье в управлении страною выражалось в слёзных челобитных, подаваемых царю или боярам по разным вопиющим случаям, да в денежной помощи государю на войне. Теперь всеобщее брожение умов, некоторая свобода слова, шаткость правительства, а главное – очевидное его пренебрежение к ним, купцам, отданным полякам для «терзания», расшевелили и эти, дотоле неподвижные головы.

Имея в знатном боярстве своих друзей и покровителей в лице князей Шуйских, занимающихся помимо боярских дел ещё и шубным промыслом, они желали видеть на престоле «своего боярина» и в то же время крупного торговца. Учитывая, что князь-купец Василий Иваныч не станет угнетать торговли, то есть рубить тот сук, на котором сам сидит, они безусловно верили в его покровительство и защиту. Хитрый же князь, хорошо зная, что по своим торговым связям и в то же время по знатности рода он является единственным лицом, могущим быть их представителем в правительстве, не спешил откровенничать с ними на этот счёт.

Дальше косвенных намёков на свои планы он не шёл, да и то делал вид, что готов лишь снизойти к мольбам их, но всегда предупреждал не болтать об этом в народе, не вести разговор о выборе его в цари. Уверенный, что купцы, когда будут выявлять свою волю, то имени его ни в коем случае не минуют, найдут и способы действия – люди они деловые, – он опасался, чтобы преждевременной болтовнёй они не испортили всего дела.

Однако собравшаяся у Савватея торговая верхушка в решительную минуту не находила этих способов, и когда тот или другой гость предлагал вслед за протопопом свои намётки, остальные не соглашались и кряхтели в раздумье: всё казалось таким рискованным, малообдуманным, мятежно-непривычным. Так в нудной тяжёлой думе прошёл целый вечер, и они хотели уже расходиться ни с чем, как Савватей предложил избрать двоих и от имени всех обратиться тайно к князь-Василью за прямым указанием – что и как им надо делать?

– Ежли и на этот раз князь заупрямится и ответа не речёт, то скажем прямо, что не могим боле помогать ему. Листы его раздавали, народ мутили, огневое зелье полякам не продали и всё готовы творить, но не размыслим, и коли не укажет, то и в разлад придём.

Предложенье всем понравилось, но идти к Василию никому не хотелось – у него надо было сидеть ночью в тёмной холопской комнатушке и ждать иной раз часами; поэтому все уклонялись за недосугом, и прения продолжались.