Александр Галкин - Царевич Димитрий

Приготовленья к небывалым празднествам были, наконец, в спешном порядке закончены; равным образом были приведены в надлежащий вид и помещения царицы в новом деревянном дворце, куда и решили переселить её накануне венчания. Она думала, что этот выход будет при колокольном звоне и кликах тысячной толпы, царь тоже хотел этого, но Басманов, ссылаясь на возможную в толпе давку и случаи увечья, могущие послужить дурной приметой, настоял на другом. Марину перевезли ночью в закрытой карете, при свете факелов, заняв всю короткую дорогу между монастырем и дворцом вооружёнными стрельцами и не допустив «людишек» даже издали посмотреть, как она ехала тут в течение трёх минут. На самом деле Пётр Фёдорыч опасался, конечно, не давки, а какой-нибудь выходки боярских челядинцев, бросанья камней в невесту, громкого ругательства и тому подобного, хорошо зная, что в большой толпе найти виновного он потом не сможет.

Было заранее объявлено, чтобы восьмого мая в городе не производилось никаких работ, как в первый день Пасхи, и освобождённые таким образом большие массы народу уже с утра устремились в кремль в праздничных нарядах. Там уже всё и вся блистало украшеньями, цветами, позолотой; на стрельцах были новые кафтаны, везде расстелены ковры, алое сукно, всюду встречались весёлые, именинные лица, настроение было приподнятое. Безоблачное небо обещало яркий солнечный день.

Весь чин бракосочетания решено было проделать в строгих правилах старинной русской свадьбы, не отступая от обычая ни в какой малости: были назначены дружки, свахи, тысяцкий; на Марину надели русский сарафан с кокошником; царь, все бояре и многие из поляков были в русском платье. Должность тысяцкого обычно выполнялась наиболее близким к жениху лицом, а потому боярин Пушкин, а также и царские дяди – Нагие – с нетерпением ждали этой чести каждый для себя. Но во время разговора об этом на семейном совете последних не оказалось, и царь о них не вспомнил, а Гаврила Иваныч, желая несколько поломаться и рассчитывая, что Димитрий будет, согласно обычаю, упрашивать его, отказался от почести, ссылаясь на незнатность своего рода. Димитрий же, приняв отказ всерьёз, обратился к Шуйскому, говоря, что в знатности рода князь-Василья никто не усомнится, а потому не возьмёт ли он на себя этой должности? Князь, сверкнув на Гаврилу глазами, поднялся с места и, павши царю в ноги, благодарил за честь, уверял в преданности до гроба и, конечно, принял предложение. Ни одним мускулом не показал Пушкин своей обиды, сделав вид, что очень рад назначенью Шуйского; в душе он уже считал последнего сильнее обречённого царя и готов был пойти ему на такие уступки. Он уже имел теперь довольно точные сведения о готовности заговора, зная, кто собирается у Василья, и мог бы, предъявив веские улики, раскрыть всю измену и тем пресечь действия преступников, но… Он видел также, сколь небрежно относится царь к таким предупрежденьям – в последнее время он совсем его не слушает, – и кто знает, как отнесётся он к извету на Шуйского? Очень может быть, что просто махнёт рукою, буркнув: «Наплевать!» или «Всё это пустяки!» А Шуйский не простит ему, Гавриле, этой попытки разоблаченья и вторичного подведения княжьей головы под топор! И уж конечно в случае очень вероятного успеха заговора в первую же очередь рассчитается с ним по-свойски!..

Торжество коронования Марины и затем венчания её с Димитрием было совершено в Успенском соборе, одно за другим, и по своей пышности превосходило прошлогоднее коронование царя в той же церкви. Перед выходом Димитрий и Марина находились в разных палатах Большого дворца, окружённые своими свитами, восседая на особых седалищах, поставленных на возвышении. К невесте явился от жениха посланец, первое лицо на царской свадьбе – тысяцкий, князь Василий Шуйский, чтобы звать её к выходу. Он обратился к ней с заранее обдуманной, напыщенной речью:

– Наияснейшая и великая государыня-цесарева и великая княгиня Марина Юрьевна всея Руси! Божьим праведным судом, за изволением наияснейшего и непобедимого самодержца великого государя Димитрия Ивановича, Божиею милостию цезаря и великого князя Всея Руси и многих государств государя и обладателя, его цезарское величество изволил вас, наияснейшую великую государыню, взяти себе в цесареву, а нам в великую государыню [23].

Князь говорил это громким голосом, стоя среди палаты, отчеканивая каждое слово и картинно отставив тысяцкий жезл в вытянутой руке; после ещё нескольких восхвалений он закончил приглашением «вступити на свой цезарский маестат и быти с ним, великим государем, на своих преславных государствах».