Александр Галкин - Царевич Димитрий

Оставшись один, царь взялся за эту книгу, но лишь только отстегнул застёжки, как оттуда выпала бумага – как будто свёрнутый в трубку свиток, стиснутый книгою и слежавшийся вплотную. Развернув его, он увидел там письмена, местами склеившие бумагу, – очевидно, свертывалось это очень спешно, без присыпки чернил мукою, и так же быстро было засунуто в книгу, спрятано в ящик стола. Кто знает, при каких обстоятельствах и результатом каких причин была такая торопливость?.. Не было ли прервано это писание в ту минуту, когда послышались шаги и голоса злодеев, вошедших в дом, чтобы покончить со всем семейством?.. В свитке оказалось длинное стихотворение, написанное со многими поправками и помарками, – видимо, неотделанный черновик, нуждающийся для своего понимания в кропотливом разборе и переписке.

Димитрий с величайшей прилежностью приступил к этой работе: знакомство с чистописанием и стихосложением помогало ему в этом, и часа через полтора он восстановил весь текст, за исключением совершенно неразборчивых двух строчек в начале и одной в середине. Вынув лист индийской бумаги и тщательно переписавши всё это на беловик, расставив знаки препинания, он с удовольствием прочёл следующее:

Димитрия нисколько не огорчило упоминание здесь о нём как о Гришке Отрепьеве – напротив, он ещё раз убедился, сколь глубоко поняла его царевна, как она умна и чутка сердцем, коли сумела так перемениться в мыслях! Прочитавши стихи ещё раз и незаметно выучив их наизусть, он посмотрел на подлинную рукопись, пригладил её, поцеловал и, положив вместе со своим списком в особую папку, убрал в заветный шкаф.

В тот же вечер принялся он за чтение найденной книги – это был Псалтырь, мастерски написанный от руки, с цветистыми заглавными буквами и многими художественными украшениями. На первой странице там значилось: «Сия книга есть дар на помин от матушки царицы мне, царевне Оксинье. Лета сто двунадесятого [20]месяца Октобрия в третий день». На многих страницах имелись пометки Ксении, приковывавшие его внимание, заставлявшие вдумываться в слова и понимать её мысли. Он находил их очень глубокими, а вчитываясь в древний текст, понемногу открывал и всякую иную, незамеченную ранее, премудрость в книге. Это занимало и нравилось, и с этого началось постепенное приучение его к церковному чтению, чем-то успокаивавшему больное его сердце и встревоженный ум. Никогда раньше не занимался он этим всерьёз: живой и пылкий, любящий сраженья и сильные удовольствия, он искал в книгах отображения больших чувств и трезвых мыслей. Теперь же проповедь покорности судьбе и Божьей воле, какую он вычитывал из святых книг, как нельзя более соответствовала его упадочному настроению. Чаще стал он бывать в домашней своей церкви, пел там с причетниками на клиросе и получал удовольствие от великопостной, призывающей к смирению, церковной службы.

Беседуя как-то с Маржеретом о военных делах, царь случайно узнал, что француз был сыном гугенота и сам, хотя и считался католиком, но очень сочувствовал учению кальвинистов. Димитрий заинтересовался этим, стал расспрашивать о гугенотах, о Кальвине, Лютере и, вспомнив кое-что из пройденного в гощинской школе, просил капитана принести ему гугенотских книг. Последние были доставлены, и царь их читал со вниманием, а потом, в разговорах с Маржеретом, много одобрял и старался уразуметь сущность новой европейской веры. Это ему удалось – учение о Божьем предопределении было им постигнуто и даже внесло некоторую новую струю в его не очень устойчивое миропонимание. Но – странное дело! – это учение, давшее столько бодрости и действенной силы своим сторонникам на родине, оказывало на печального царя совершенно противоположное действие. Он искренно поверил Кальвину в том, что Бог не только знает заранее все поступки людей, как учила и греческая церковь, но и давно предопределил их, назначил к совершению в каждой отдельной человеческой жизни ещё до появления её на свет. И человек не может никуда уклониться от воли Божией – все действия людей есть лишь выражение этой воли, и никакой свободы личности, таким образом, не предоставлено. Димитрий делал отсюда вывод, что, следовательно, вся жизнь его зиждется целиком на этой небесной воле, ещё до сотворения мира предопределившей все, даже самые мелкие события его жизни. И если Бог, чудом спасший его от годуновских убийц и, вопреки всему, возведший на престол, уготовал ему смерть от заговора, то напрасно он сопротивляется сему – сила Божия всё равно возьмёт верх. Конечно, если много и усердно молиться, то, говорят, можно и умолить Господа изменить своё решение, но не ему, грешному рабу, живущему в царской роскоши и пьянстве, помышлять о такой молитве! И вместо бодрости и радости жизни, на которые рассчитывал Маржерет, новые мысли принесли царю ещё большую упадочность, сомнение в своих силах, нежелание бороться с препятствиями. Он стал ещё молчаливее, часами не выходил из своего кабинета или из спальни, но занимался там не делами, а чтением царевниного Псалтыря и других церковных или гугенотских книг. Потускнел духовно и похудел телесно, стал вялым, рассеянным, забывчивым и безразличным к окружающему.