Александр Галкин - Царевич Димитрий

Он очень тепло напомнил Димитрию их первое знакомство в Кракове весною прошлого года, их дружеские беседы и молодые шутки за кубком вина, а затем прямо заявил, что целью его поездки является не только государственное поручение короля, но и нечто совсем иное. Он является горячим, хотя и тайным, сторонником тех, кто просил его принять польско-литовскую корону и поехать в Краков. Сказал, что идёт решительно против Сигизмунда, а также против своего отца и всего Сейма, но рука в руку с передовою шляхтою, задыхающейся от засилья австрийских немцев, родственников королевы.

Он назвал несколько знатнейших фамилий, и в том числе князей Вишневецких, сочувствующих рокошу [18]и уполномочивших его говорить об этом с царём. Если Димитрий женится на панне Марианне и даст обещание не преследовать христианских вероучений, то вся Польша пойдёт за ним, как за своим отцом и спасителем. Имя его и сейчас у всех на устах, а когда он согласится на предложение Рангони и тот, вернувшись домой, объявит об этом во всеуслышание, покажет царское письмо к польскому народу, то ненавистный швед в тот же день будет свергнут, а Димитрий провозглашён польским королём. Царь дружески смотрел на посла во время его речи, но окончательного ответа не дал, обещал подумать и просил его помедлить с отъездом на несколько дней – захотелось посоветоваться с Гаврилой Иванычем.

Изложив на другой день Пушкину всю удивительную беседу свою с Рангони и не высказывая своего мнения, Димитрий ждал, что скажет первый боярин.

– Что же тут сказать! – молвил тот. – Всё остается по-прежнему, и никакой новины творить не можно. Но, видно, рокош пошёл там крепко, коли нунциев сынок к нему пристал: камни и те возопили!

– А мы так и останемся бесчувственными, хуже камней?

– Да тебе уж не припала ли охота туда отъехать?

– А хоть бы и так! Чем худо?.. Поедем вместе!

– Вот что!.. О Господи, Боже наш, – развёл руками Пушкин. – Инда и возражать-то неохота!.. Не ты бы вещал, да не яз бы слухал! Давно ли, батюшка, инако мыслил? Почто сменился? Непонятно!..

– Небось сменишься тут у вас! Во всём царстве токмо двух друзей имею – тебя да Филарета Никитича.

– Так, так!.. Ну, и захотел бежать?! Забыл ты, что вся земля наша, весь православный люд на тебя готов молиться?

– Вся жизнь идёт, как в неволе!.. Тревоги, смуты!.. Пожалуй, умереть лучше, чем ежедень о заговорах слышать!

– Вот каки мысли у царя нашего!.. Так, так!.. – Пушкин встал и мрачно, в большом раздумье, отошёл к окну, потом посмотрел на книги в шкафу, на печальную фигуру Димитрия и наконец произнес: – Говорить, доказывать уж неохота! Много было сказано добрых слов за всё время, и боле ничего измыслить не смогу. Чую тебя сердцем и вельми болею, но помочь нет силы!.. Надеяться на Бога надо нам! Бежать же к чужим людям из вотчины отцовской – то грех великий.

– Тяжко мне!.. И яз… – Димитрий замолчал в нерешительности.

– Что «яз»?

– Не скажу ему отказу! – произнес царь тихо и потупившись, как виноватый.

– Согласье дашь?! Да ты в добром ли разуме? – Боярин пристально посмотрел на царя, стараясь понять его глубже. – Прежде всего не падай духом! Держись! Бог милостив! В последнее время с тобой неладное творится. Не знаю уж, здоров ли ты? Живёшь в мечте какой-то, а на остатнее рукой махнул. То худче пьянства… Но уж коли небрежёшь делами, так слухай хоть моих советов – добра же тебе хочу!

– А что, по-твоему, делать?

– Отказать надо Рангони наотрез! Но вижу твои шатанья и на крепость не надеюсь. Так и быть – не хочешь отказывать, ну, и не отказывай, а скажи ему ни да, ни нет. Пусть, дескать, приедут полномочные послы от Сейма или от Сената, и не тайно, а явно зовут на царство, – тогда и ответ будет.

– Это уж было сказано шляхтичам.

– Теперь и послу то же скажем. Не на ветер же мы со шляхтичами речи вели!

Царь хотел ещё пожаловаться на свои горести и сказать, что, как видно, его на чужбине больше любят, чем в родной Москве, и положил уже руку на грудь, но тут, ощутив под платьем крест царевны Ксении, вспомнил прошлое, и стало жаль расставаться с Русью.

– Ну, делай как знаешь, – сказал он, махнув рукою. – Токмо яз с послом говорить уж боле не буду.

– Сего и не потребуется, забудь про него – вот и всё!

На этом и кончили.

Рангони через три дня уехал с неопределённым ответом, который сообщил ему Пушкин в уединённой беседе, в своём доме, при самом радушном и трогательном приёме.

Гаврилу Иваныча всерьёз беспокоили новые настроенья Димитрия; он стал внимательно к нему присматриваться, но ничего похожего на болезнь не обнаружил. Только куда-то пропадала откровенность царя и его весёлая говорливость – он замыкался в себе, не делился мыслями, а когда и делился, так чего-то, видимо, недоговаривал. И не то чтобы не доверял боярину, а вероятно, не хотел оглашать некоторых своих переживаний – не надеялся, что они будут до конца поняты. Избегая князей, отсылая их к Пушкину, царь все-таки, по совету боярина, стал заниматься делами, но без заметной к тому охоты, как чем-то навязанным и второстепенным. Чувствовалось, что у него есть и другое, главное, весьма дорогое, но тщательно скрываемое и недоступное наблюдению. Лишь небольшая новая морщинка на лбу выдавала тяжёлые ночные мысли царя.