Александр Галкин - Царевич Димитрий

Едва царь кончил, как весь Сенат заорал разными голосами: «Облыжно, государь! Верны тебе! Смилуйся! Все за тебя!.. Не суди так!.. Сохрани Бог!» Многие упали на колени, братья Нагие плакали, патриарх читал молитву.

– Государь! – крикнул среди общего гама Пушкин. – Дозволь слово молвить! Прошу князей, бояр высокородных вниманье уделить!

Шум постепенно стал стихать.

– Положа руку на сердце, скажу тебе правду, государь Дмитрёй Иванович, и пусть Господь Бог карает меня тут же, коли солгу хоть на йоту! Правда же моя вот какова: не токмо бояре, здесь обретаемые, но и всё наше боярство, по всей православной Руси, держит верность своему царю великому и радуется ныне милости Божией к тебе, государь наш! Повсеместно благодарит Господа за спасение твоё! А ежели найдутся серед нас лиходеи-изменники, так николи за них бояры не вступятся, ибо твои недруги – наши недруги, государь! Казни их без милости, мы же о твоём здравии Господу молиться не перестанем!.. Обидно, нестерпимо больно слышать нам гневные речи от любимого царя нашего. И отколь идут нареканья сии? Из воровских сказов идут – будто награду великую кто-то обещал им за злое дело! Вот отколь идут! Но ведь такую награду могли обещать и не бояре: разве мало на Москве богатых людей – купцов, гостей именитых? А ещё вернее объяснить это тем, что сей мерзавец Андрейка просто солгал стрельцам; никакой награды он им не дал бы – обманом их прельстил! И можно ли такие измышленья всерьёз брать! Бояре же токмо и жаждут службу свою вернейшую показать и милость от царя-батюшки заслужить!

– Верно, боярин! – кричали вокруг. – Правильно! Спасибо, Гаврила Иваныч! Здрав буди!

– Да здравствует государь – отец наш Дмитрей Иванович! – возгласил Пушкин, покрывая всех. – Умрём за него! Клянёмся в верности до гроба!

– Клянёмся! Готовы умереть! – орали бояре, довольные тем, что Пушкин сумел пресечь опасный гнев царя и заступился за них своевременно.

– Но должны мы, – продолжал боярин, – успокоить встревоженное сердце государя-батюшки! Помолимся за него сей же час! Споём здесь всем хором молитву за царя! Владыко-патриарх, благослови паству твою!

– Пошли Господь! – ответил Игнатий. – Во имя отца и сына и святого духа! Начинайте!

И сам запел торжественную молитву, другие подтянули, и скоро около сотни голосов огласило своды старинной залы, раздаваясь по переходам и этажам дворца.

Димитрий волновался, не знал, что делать дальше, был недоволен и Пушкиным, и патриархом, и этой некстати учинённой молитвой. Лишь только её кончили, он прекратил дальнейшее заседание Сената и, ни на кого не взглянув, ушёл к себе.

Оставшиеся бояре не торопились расходиться. Одни стояли, не трогаясь с места, в недоумении и раздумье, другие, окружив Пушкина, подхалимно славили его на все лады или же, собравшись кучками, шептались друг с другом. Братья Голицыны, Мстиславский и Гермоген, удалившись в соседнюю писцовую и, без стеснения, прогнав оттуда двух подьячих, обменивались мненьями.

– Да, таки опасно! – говорил один из братьев, – Ещё одна такая гроза, и, гляди, как бы башки не слетели!

– Спасибо Пушкину, – сказал другой, – выручил!

– Что ж Пушкин! – возразил Мстиславский. – Кабы Гаврилка с нами был, так давно убрали бы!..

– Кого убрали бы?

– Да что ж ты за олух!.. Вот сию скамью бы отсюда вынесли!

– Ну, ну, разумею!.. Не ругайся!

– Дивны делы твои, Господи! – произнес Гермоген. – Расстрига бояр срамит, а нам хоть бы что! Стоим как стуканы!

– Не хошь стоять, так вались на брюхо! Ха-ха!

– Чего гогочешь? От души говорю! Тут бы и броситься на него всем вместе и кончить! И народу объявить!

– Дите в сединах! – буркнул Мстиславский. – Аль ты не видел, как наши сейчас там Пушкина улещают да перед Романовым ползут?

– Согласья нет! И трусы мы! Ничего не добьёмся!

– Терпение, владыко! Дай срок!

– Терпи, пожалуй, – заметил Голицын. – А вот вчерась из Рязани Кикин приехал и сказывал, что Ляпуновы решили там от всей земли царю челобитье писать, чтобы казнил Шуйских и других протчих. – Он значительно взглянул на Мстиславского.

– Ну, сего не боимся! – ответил тот. – Но треба и нам не мешкать – московская чернь тож не за нас!

Не торопясь, с важным видом, они выходили на лестницу.

А Димитрий Иваныч, придя в свой кабинет, шагал некоторое время из угла в угол, не имея никакого желанья чем-либо заниматься, и вдруг почувствовал голод – он с утра ничего не ел. Потребовал вина, закуски и, позавтракав, прилёг на мягкой лавке. Волнение понемногу утихало, он скоро заснул и спал до вечерни. Встал хотя и печальный, но успокоенный, умылся холодной водой и послал за Пушкиным; тот вскоре явился. Царь без запальчивости, как бы в раздумье, пенял ему за его речь в Сенате, обижался, что боярин не только не поддержал царского слова, но ещё и перечил весьма настойчиво и неприлично.