Александр Галкин - Царевич Димитрий

– Что ж, – спросил Димитрий, – он так и душу Богу отдаст, не придя в чувства? Без покаянья?

– На всё воля Господня!

– А говорят, ты умеешь бесчувственных людей в разуменье приводить? Сотвори хоть это!

– Не знаю уж, батюшка, – остановилась она в нерешительности. – Не ведаю, отец мой, перед кем стоять сподобилась баба простецкая.

– Се государь наш, – сказал Басманов.

– Ох, батюшки! – бросилась она на колени. – Прости, царь-государь, дуру неуменную! Не вели казнить сироту безродную! Не суди ты…

– Встань, баба, – перебил он причитанья, – и говори – в чём дело?

– Боязно мне, кормилец наш… Страшуся я!..

– Чего ж боишься? – удивился Димитрий. – Разве помогать больному худое дело?

– Не погневисьуж, царь-государь, – всю правду тебе скажу. Плох боярин твой, и не ведаю, жилец ли на свете божьем! В чувствия привести его можно – цветочки есть такие, у меня насушены. Да токмо ежели пошлёт ему Бог по душу, так не сказали бы посля того, что он от моих цветочков помре!.. – На секунду остановившись, она бросила быстрый и сильный взгляд на царя; он смотрел в это время на больного, но тотчас же обернулся; она уже снова глядела в землю и жалобно запричитала, немножко нараспев: – За бедную вдову кто ж заступится?.. Всяк норовит шугнуть бобылку одинокую, что берёзку в поле плакущую!..

– Ну не скули! Держи вот! – он дал ей червонец. – Сей же час неси своего зелья и ничего не бойся – никто не обидит!

– Даже коль и предстанет он, так меня не потянут к допросу, государь царь-батюшка?

– Аль тебе царского слова мало?! Беги сию минуту!

Зелье было доставлено и употреблено, как указывала Матрёна. Видимо, оно подействовало: больной к вечеру стал заметно стихать, не метался, жар постепенно спадал, появилось ровное дыхание, минутами прояснялось и сознание – было похоже на общую поправку. Вечером Димитрий опять зашёл к нему и, видя, что бедняга как бы успокоился и задремал, ушёл к себе с надеждой на лучший исход, Но в ночь царя разбудили и сказали, что проснувшийся Отрепьев просит его к себе. Надевши халат и туфли, Димитрий вошёл в его комнату и был поражён необычайной переменой в лице своего друга. При свете стоящего у изголовья пятисвечника было хорошо видно, как страшно он похудел и побледнел, нос заострился, бескровные губы утончились, ввалившиеся глаза блестели особым выражением, руки – кости да кожа – лежали поверх одеяла. «За попом скорее!» – тихо приказал царь своему спальнику и подошёл к больному. Тот слабым движеньем головы и глазами пригласил царя сесть на постель и нагнуться, потом зашептал с одышкой и хрипотою:

– Прощай!.. Милый, родной!.. Не уходи… При тебе хочу!.. – с трудом преодолевая приступы кашля, говорил Григорий.

– Да что ты, Гриша! Дорогой мой! Мы ещё поживём! Рано ты спужался!

– Нет, милый! Чую!.. Сон сейчас видел дурной. Про Шуйских! Берегися их и беспременно казни!.. А ещё царевну Оксинью видел… Плачет!..

Он замолчал. Димитрий сидел, нагнувшись к его лицу, и тоже готов был расплакаться. Прошло несколько минут, когда, собравшись с силами, больной снова заговорил очень тихо:

– Вышли вон бабу! Царь выслал сиделку.

– В последний раз, как видел её во Владимире, дар получил. Дала она на помин крест кипарисный, с Афону. Святыня! На себе ношу… Как помру – отдай к Спасу на Бору. Люблю церковь сию, и она тож любила!.. – Лицо его просветлело, глаза открылись, но, казалось, не видели ни Димитрия, ни всего остального. – О пречудная святая девица! – заговорил в большом волнении, чуть поднимая обе руки. – Помолись ты…

Но тут опять закашлялся, ужасно побледнел и умолк. Некоторое время были слышны лишь тяжкие хрипы из трудно вздымавшейся груди.

– А ещё вот что, – снова зашептал он, успокоившись и приоткрыв глаза, – грамотка её… Письмо боярское… Помнишь?.. В ларце моём лежит. Прими немедля… Яз нашёл… – Он остановился, как бы в усталости, и переводил дух; было заметно, что, напрягаясь из последних сил, он непременно хочет сказать ещё что-то. Отдышавшись, продолжал едва слышно: – Нашёл яз, кто писал сие! Не сказал тебе – огорчать не хотел. То друг…

Но здесь голос его упал настолько, что нагнувшийся к самым его губам Димитрий ничего не разобрал. Видимо, силы оставили его – лицо вытянулось, застыло, глаза полузакрылись, и царь, сочтя это кончиною, опустился на колени. Но умирающий, снова оживившись, довольно явственно произнес:

– Прощай! Здрав буди!.. – И, открыв глаза, любовно взглянул на Димитрия. – Поцелуй меня!