Александр Галкин - Царевич Димитрий

– Сей же час езжай домой, – сказал царь, – и вина изрядно выпей.

Он так и сделал: вернувшись к себе в самом счастливом настроении, выпил горячего сбитню с вином и, надевши тёплый кафтан, в тот день никуда больше не выходил. Жалел лишь, что нельзя попариться в горячей бане – грешно было в такой праздник ходить в нечистое место; и он, вместо бани, завалился пораньше спать, плотно укрывшись шубой. Спал плохо, встал позже обычного, но, не почувствовав с утра ломоты в пояснице, счёл себя здоровым, могущим выезжать со двора.

В этот день было празднование Ивана Зимнего, и Григорий решил поехать в Ивановский монастырь к обедне – это недалеко: версты полторы от кремля, за Китайгородской стеной. В монастыре этом числился иноком его покойный друг Мартын Сквалыга, и ему захотелось почтить его память в престольный монастырский праздник. Заупокойной обедней в такой день и денежным вкладом на церковь думал он смыть и второе тягостное пятно со своей совести – незабываемую смерть говорливого старика. Поехал не в санях, а верхом, в сопровождении двух царских стольников (теперь уже и он начал ездить со свитою!); мороз был не крепок, но дул сиверко – сильный холодный ветер – прямо в лицо. В небольшой, низкой церковке, жаркой от свеч и толпы народа, Григорий вспотел в своём полушубке, а когда поехал назад, то прозяб на ветру. Без сомненья, не прошло даром и вчерашнее купанье – надо бы и в этот день посидеть дома, сходить в баню, а не ездить по такой погоде. Он простудился и уже через два часа по возвращении слёг в постель, к сумеркам открылся у него жар, пришли лекаря, поили травами, заказали наутро горячую баню, приставили двух сиделок. Ночью от принятых лекарств он сильно потел, не спал, к чему-то всё прислушивался, но не бредил и, по словам наблюдавших, опасений не внушал – весьма крепок был от природы. Обеспокоенный Димитрий заходил к нему вечером, ободрял шуткою и, зная его выносливость, тоже был уверен, что всё это скоро пройдёт. Но все-таки вызвал польского врача и, обещав добрую награду за излечение, поручил своего друга и слугу бдительному его надзору.

Поздно ночью на восьмое января [15]в женской гардеробной комнате нового дворца, уставленной шкафами и слабо освещенной луною, шептались два стрельца.

– Вот тут и надо нам сидеть, а не в том проходе, – сказал один.

– Кругом лари одёжные, и эвон лесенка наверх – так и говорено было. Садися и нишкни!

Они находились в нижнем этаже, в покоях, приготовленных для новой царицы, но пока никем не занятых. В тишине чуть слышно доносились с улицы окрики часовых, чьи-то мягкие шаги вверху, лёгкое потрескиванье ссыхающихся новых половиц и шорох их собственных движений. Было тоскливо и жутко: лунный свет чем-то беспокоил, всякий звук заставлял настораживаться, горбатый сундук, на который они сели, казался неудобным, в чёрные углы было боязно взглядывать. Петушиный крик, раздавшийся как будто под самым окном со двора, заставил вздрогнуть их обоих.

– О Господи, – крестясь, сказал первый. – Кабы в одиночку – ни за что не остался бы тут!..

– Да, боязно…

Опять помолчали, тяжко вздыхая, покашливая, сморкаясь на пол, напрягая слух.

– А куда ведёт сия лесенка?

– К царской спальне ведёт – неужто забыл? В большой проход выходит, недалече от евонной двери.

– О, помню! Направо там, возле синей дверки, что к письмоводу Отрепьеву ведёт.

– Это самое!

– А скажи ты мне, кто же сей письмовод? Ведь коли царь есть Гришка Отрепьев, то кто же будет Григорий Богданыч?

– Какой-нибудь пройдоха. А тебе нешто не всё равно?

– Григорий Богданыч не пройдоха и не плохой человек – зря брешешь!

– Ты, Микита, забыл, что его тож вместе с царём ухлопать велено.

– За тыщу целкачей можно и ухлопать, а чернить зря не след!

– Молчи лучше! Боярин наказывал тишину держать.

– Скушно так-то сидеть… И долго ль ждать ещё? До утра, что ли? С тоски помрёшь!

– Сказано – ждать, ну, и жди!

– Говорят, он татарского роду – сей боярин-то Шеферетдинов.

– Бес его знает, какого он роду! Да кажись, вовсе и не боярин, а так – дворянишка. Андрейка голозадый. Присуседился к Шуйским и хочет услужить. И деньги, что нам обещал, не евонные, а всё от тех же Шуйских идут. Знаем мы!

– Нос дерёт он здорово!

– Дай срок – покажем и ему!.. Молчи!..

Опять примолкли, чутко прислушиваясь к тишине, погружаясь в нудные, сбивчивые мысли, ерзая на сундуке.

– Ты о чём думаешь? – спросил Микита.

– Так, ни о чём… Долит тягота…