Александр Галкин - Царевич Димитрий

– Эй, люди, люди! – кричали со всех сторон. – Скорее! Кончает! Ах, Фёдор! Спаси, Господь!

Девица с левой стороны, поддерживаемая старухой, рыдала в голос, народ заволновался, бояре засуетились. На площадку поспешили борцы второй и третьей очереди, а также стрельцы с топорами и саблями. Общими усилиями они скоро покончили с медведем, освободили Феденьку и, положив несчастного в сани, отправили еле живого домой.

Звериный бой на этом не кончился – вывели второго медведя, и вышел другой борец, но царь уже не захотел больше оставаться – жаль было юношу – и уехал во дворец; большинство бояр последовало за ним, толпа же не расходилась и стояла до сумерек.

Но наконец, Святки пришли к своему последнему дню. Все остатние гроши были пропиты, заготовленное пиво выпито, пироги съедены, новые лапти изорваны, рукавицы, шапки потеряны и – слава богу, если полушубок уцелел! Надо было в почти не топленных домишках приниматься за работу, за тюрю – плохой чёрный хлебушек с водичкой и луком, вечерами же не песни орать вокруг пылающих костров, а в дымной хате, при свете лучины, чинить свою старую рухлядишку. Последняя дань праздникам отдавалась в Крещенье, но уже без песен и скоморохов, а в старинном церковном обряде, состоящем в торжественном освящении воды на Москве-реке. Для сей цели на льду реки, недалеко от берега, устраивалась «иордань» – прорубь размером в квадратную сажень, на неглубоком месте, обнесённая загородкой с затейливой крышей, разукрашенной цветными тканями, лентами и позолотой. После обедни из кремля выходил сюда блестящий крестный ход с участием царя, патриарха, разодетых бояр, стрелецких сотен и многотысячного сборища москвичей. Служили краткий молебен, во время которого патриарх, поддерживаемый архиереями, подойдя к самой проруби, трижды погружал туда большой золотой крест. Вся масса народа становилась при этом на колени и пела хором, с Ивановской колокольни несся непрерывный звон, а с кремлёвской стены палили пушки.

На этот раз всё убранство «иордани» было куда лучше прежнего, а для более стройного пения был поставлен хор в триста человек, за которым и голосили все остальные. Мороз трещал, и над толпой носился заметный пар от дыхания, а заледеневшие бороды и усы говорили, что сегодня, пожалуй, долго не выстоишь – с молебном надо торопиться! Владыка Игнатий, опуская крест в третий раз, едва не уронил его в воду – так закоченели руки – и уж не положил потом, а бросил на быстро поднесённое блюдо. Лишь только он отодвинулся на шаг, вытирая синие руки полотенцем и надевая варежки, как к проруби подошли два купца в бараньих тулупах и один юродивый в рубище. Все они мигом скинули одежду и, оставшись голыми (что никого не удивило), постояли так с полминуты на льду, а затем, перекрестившись, бросились в тёмную воду. Окунувшись там три раза с головою, посинев и стуча зубами, они судорожно хватались за протянутые с разных сторон руки и вылезали наверх. Купцы сейчас же, закутавшись в тулупы и шапки, побежали к ожидавшим их саням и, сопровождаемые благожелательными напутствиями толпы, уехали по домам. А юродивый, не торопясь, вытер заскорузлое своё тело лохмотьями, которые затем, также не спеша, надел на себя и, выйдя на свободное место, отплясал босыми ногами на снегу молодецкого трепака! Народ расступился перед ним, крестился с благоговейным ужасом и обильно бросал копейки. Обычай купаться в крещенской «иордани» держался на Москве с незапамятных времён и осуществлялся людьми, надевавшими на праздниках какую-нибудь личину (маску), ходившими в ряженых или под чужим именем, – они таким образом смывали с себя грех освящённой водою.

Молодой царь, уже несколько забывший старину, был удивлён виденным, но посчитал это не дикостью, а самоотверженным геройством, желанием загладить провинность добровольным наказанием. Стоявший возле него в большой лисьей шубе Григорий Отрепьев, наклонившись, сказал ему тихо:

– А теперь и яз! Благослови Господь!

– Ты?.. Да что ты! – И царь схватил его за рукав.

– Сам знаешь, батюшка!.. Нужно очиститься, – ответил секретарь, значительно взглянув на Димитрия.

Тот смутился и отпустил руку: он хорошо знал, от чего именно надо очиститься Григорию, а сила святой воды была для него так же несомненна, как и для всех.

В одно мгновенье скинул Григорий шубу и валенки – под ними больше ничего и не было – и голый, бросился в прорубь, трижды окунулся и, еле переводя дух, дрожа всем телом, выскочил с помощью чьих-то рук на площадку. Митрополит Филарет, взяв золотой крест, любовно осенил им беднягу, а боярин Пушкин уже держал наготове его шубу. «Молодец, Гриша! – шепнул он. – Храни Господь!» Просвещённый боярин-западник тоже верил в действие крещенской воды и считал, что теперь Прошка может уже без зазренья совести носить имя Отрепьева.