Александр Галкин - Царевич Димитрий

В безудержной тоске и злости вскочил Захар с места, толкнул женщину, едва не ударил и, став среди горницы, бросил громко и резко:

– Врёшь ты, ведьма!

– Не веришь, так не ходил бы! А я не ведьма, а душа християнская Матрёна Карповна.

– У, ты!!!

Он не знал, что сказать, и хотел плюнуть в её страшные, таинственные глаза, обидеть её чем-нибудь, но вдруг остановился: её колкий взгляд внезапно потух, сменился тихим и печально-ласковым – на него смотрела теперь простая баба, сочувствующая его горю.

Махнув рукой и бросив на стол мошну с серебром, он торопливо вышел из её норы, застегивая на ходу полушубок и спотыкаясь о порог. Холодный воздух и хруст снега быстро вернули ему обычное настроение.

Но лишь только успела захлопнуться за ним калитка, как откуда-то взялись три рослых молодца – давешний рыжий полушубок и ещё двое, – решительно к нему шагнули. Не растерявшись и не дожидаясь, когда нападут, Захар с чрезвычайной быстротой и ловкостью заправского бойца ударил одного из них изо всей силы кулаком в грудь и, не теряя минуты, бросился бежать. Негромкий, стонущий крик догнал его в морозной ночи.

По хорошей погоде, с бодрящим небольшим морозцем, рождественские праздники протекали в тот год исключительно весело и шумно. На развлеченья не жалели денег – перепадавшая из царской казны копейка не залёживалась в обывательских карманах: гуляла по всей Москве. Красная площадь была полна народу, хотя лавки и палатки не торговали, только сбитенщики, пирожники и прочие разносчики бойко выкрикивали свои товары да кабаки шумели пьяной толпою. Песенники и бандуристы потешали гуляющих своим искусством, ручные медведи плясали на снегу под дудку, всевозможные звуки неслись отовсюду. Кучка скоморохов в вывороченных бараньих шубах, восточных халатах и чалмах или в дурацких колпаках с бубенцами шумно выступали на подмостках у кабака. Эти странствующие актёры представляли всякие действа: передразнивали купцов, толстопузых попов, отпускали непристойные остроты или же просто кувыркались, наделяя подзатыльниками и подзадниками друг друга. Народ хохотал и бросал в чашку деньги. Боярские и купецкие тройки, с расписными дугами и колокольцами, летали одна за другой по широкой дороге, показывая в больших санях с лисьей или енотовой полостью своих невест; кучера их остервенело гикали – люди едва успевали отскакивать. Верховые княжичи, на превосходных аргамаках, гарцевали тут же со свитами знакомцев и челяди, выставляя напоказ богатейшее разноцветное убранство своих коней, сёдел и нарядов. Чинно шествовали в добротных шубах попы-христославы, опираясь на длинные посохи, блестя нагрудными крестами; приземистые просвирни и красноносые дьячки почтительно сопровождали их с кувшином святой воды, кропилом и чашкою для сбора денег. Шум, гам, пьяная ругань, свистульки, трещотки не умолкали здесь ни на минуту и, пожалуй, были главным, что создавало праздничное настроение.

На широкой горке, что начиналась у Василия Блаженного и шла к реке, было большое катанье: множество молодёжи – парней и девиц, а больше всего мальчишек, – сидя по двое в маленьких санках, съезжали с горы и, раскатившись, неслись по льду реки до противоположного берега. Лететь стремглав, со скоростью, захватывающей дух, и с опасностью при малейшей неловкости кувыркнуться вниз головою, было любимейшим удовольствием на Руси. Желающих кататься было так много, что всем не хватало места на горе, и люди ждали своей очереди, смех и шутки не смолкали туг целый день. Вон трое юнцов, взгромоздившись на одни салазки, понеслись вниз. Вот задний, что стоит на коленках, чуть качнулся от толчка, потерял равновесие, санки свернули в сторону, поехали боком, и через мгновенье седоки уже катились с горы – кто на собственных штанах, а кто и кубарем, брыкая ногами. Вверху хохотали. Молодой безбородый стрелец, лихо заломив шапку, уселся в красивых саночках позади розовой девицы в лёгкой шубке и платке. Они стрелой помчались по длинному пути, и никто не разглядел, где были его горячие обнимающие руки, никто не слышал его слов к своей спутнице и не понял громкого радостного её крика!

А на другой стороне реки – в Стрелецкой слободе, живущей своей особой жизнью и не совсем дружелюбно посматривающей на именитую Москву, – забавлялись на свой лад стрельцы. Кучка мужчин человек в тридцать, с несколькими бандуристами и трубачами во главе, проходя по улице, орала песню, прихлопывая в такт рукавицами. Народ давал им дорогу, а кое-кто и приставал к ватаге; она таким образом и выросла без всякого предварительного сговору. На площадке возле церкви толпа народа любовалась пляской под звон колоколов, висевших на двух столбах с перекладиной посреди улицы. Какой-то слепой пономарь ловко вызванивал на них плясовую, а двое бородатых, красных от вина стрельцов, рьяно притопывая, ходили по снегу вприсядку, зрители живейшим образом участвовали в этом. Весёлые, тоже подвыпившие стрельчихи громко одобряли бородачей: «Ой славно! Ай да Серёга! Валяй вовсю!»