Александр Галкин - Царевич Димитрий

– А награда будет?

– Да ведь обещал уж!

– Обещай, боярин, с клятвою!

– Творить клятву в таком месте негоже – тут, поди, и образов-то нет! Ну да ладно! Уж для вас на всё готов! Клянуся вам ангелом моим – святым апостолом Андреем Первозванным – получите вы ныне же свою награду! – Он снял шапку и перекрестился. – Во имя Отца и Сына!..

– Аминь, аминь, – произнесли стрельцы.

– Идём же! Да тихо! Не греми ты, Микита, сапогами!.. Помоги, Господи!

На цыпочках поднялись они по узкой, предательски скрипевшей лесенке в длинный коридор и, обрадовавшись густому мягкому ковру, полным шагом двинулись дальше. Большая лампада перед иконою разгоняла тьму и делала заметными окна и двери. Вот она, синяя дверь в покои письмовода Отрепьева! Впереди всех как-то оказался Микитка – вернее, остальные незаметно, чуть отставая, выдвинули его вперёд. Он не без страха рванул дверку и шагнул в горницу… Но в ту же минуту оттуда, потрясая тишину, раздался выстрел, и стрелец, громко вскрикнув, повалился на пороге. Другие тотчас отскочили, но не успели скрыться за выступ печки, как появившаяся в дверях белая фигура выстрелила ещё раз. Они бросились бежать, давя друг друга на тёмной узкой лестнице.

– Стража! Скорее! Беда! Беда! – кричал Григорий, стреляя в третий раз в темноту, на шум убегавших, и не чувствуя морозного сквозного ветра, вдруг потянувшего через весь коридор из разбитого окна.

Лежа в эту ночь без сна, он с болезненной чуткостью всё время прислушивался к неясным звукам, долетавшим снизу, – мало-помалу различил шаги, движение мебели и, наконец, ясно услыхал знакомый ему скрип деревянной лестницы. Вскочив с кровати, он в один момент достал из ларца три пистолета и, взяв один из них в руку, приготовился к нападению, в котором больше не сомневался.

С разных сторон уже неслись вооруженные люди, разбуженные выстрелами челядинцы, замелькали свечи, зашумел весь дворец. Григорий вне себя бегал в одном белье по коридору, махал пистолетами, кричал в крайнем возбуждении не своим голосом, и когда увидел царя, бросился перед ним на колени, но не устоял – упал на ковёр без сознания. Димитрий бережно поднял его и, с помощью слуг, отнёс в постель – он бредил, метался в большом жару, и подоспевший лекарь сказал, что дело плохо.

Наутро весь кремль, по выражению очевидца, «ходуном ходил», переживая необычайное событие: люди бегали из двора во двор, рассказывали самые невероятные подробности покушения, героическую борьбу больного Отрепьева чуть ли не с сотней заговорщиков и крепко ругали стоявших на страже стрельцов. Басманов ещё до света принялся за розыск: допросил раненого стрельца Микиту (который вскоре умер) и задержанного на лестнице Павлуху – оба они во всём сознались и назвали Шеферетдинова, к поискам которого и приступил немедленно Пётр Фёдорыч. Все спешили – кто искренно, кто лживо – выразить свою радость государю и его матушке, все справлялись о здоровье Григория и, предвидя к нему царские милости, называли его окольничьим и даже боярином. Едва отошла обедня в кремлёвских монастырях, как патриарх приказал ударить в большой ко локол, призывая к торжественному внеочередному молебствию в Успенский собор. Там бояре приносили царю поздравления по случаю избежания опасности, причём одним из первых подошёл Василий Шуйский и, бия себя в грудь, со слезами благодарил Всевышнего за новоявленное чудо – спасение царя-батюшки.

– Вот кажут, – говорил он, – что сие дело рук злодея Андрейки Шеферетдинова и будто бы этот вор у меня в жильцах сидел! Клянусь крестом животворящим, что сего не было, – гнал яз взашей подлюгу и давно отвадил от своего порога! Да будет анафема – проклят он во веки веков до седьмого колена!

Бояре весьма значительно поглядывали на именитого князя, а Пётр Басманов жалел, что до сих пор ему не удалось завести надёжной связи с челядинцами Шуйского и он не сможет их показаньями опровергнуть лживые уверения князь-Василья. Пётр Фёдорыч очень хотел бы знать, что делается в княжьем доме, но понимал, что ходить туда с обыском – напрасный труд: ничего не найдёшь; князья приготовились, и у них «всё чисто»! Вот ежели бы их на дыбу потянуть – другое дело будет! Да, пожалуй, царь опять не позволит! Жалеет эту сволочь! «Мы тут из кожи лезем, воюем с ними – Григорий вон чуть живой сражался! А он жалеет!» – негодующе думал главный начальник розыска.

В то время как все праздновали, поздравляли и радостно суетились, отважный герой ночного происшествия лежал в бреду, не узнавал знакомых, и состояние его видимо ухудшилось. Все усилия иностранных лекарей оказались тщетными. Трое суток Отрепьев не приходил в себя, стонал, слабел, таял на глазах. Тогда кто-то из челядинцев посоветовал царю позвать ворожею Матрёну из Зарядья, что травами лечит и наговоры знает. Её, дрожащую от страха, привезли и поставили перед постелью Григория. Она сначала не соглашалась, а потом, соблазнённая тремя рублёвиками, решилась приступить к действию. К удивлению всех, оно было чрезвычайно просто: она села на постель и, не сводя глаз с больного, положила ему руку на лоб. Минут через пятнадцать решительно объявила, что помочь ему ничем не может и надеяться надо токмо на милость Божию.