Александр Галкин - Царевич Димитрий

Поп с причастием уже дожидался у двери и немедленно приступил к обряду, а царь, утирая слёзы, отошёл в передний угол и, взяв там красивую заграничную шкатулку, вынес её в коридор и велел спальнику отнести в свой кабинет. Григорий не сказал больше ни слова и, положенный на сено под образа, к утру скончался.

Вернувшись к себе, Димитрий открыл принесённый ларец и нашёл там письмо царевны, боярскую угрозную грамоту, какие-то записки хозяйственного характера, черновик его письма к Марианне и другие бумаги, которые не стал рассматривать, и задумался. Предсмертные слова Григория волновали его: так и не сказал покойный – кто из бояр писал злостное письмо! Однако назвал его другом… Много ль у него друзей – все наперечёт! И вот один из них оказывается скрытым врагом! И он не может найти его! Тревожно перебирая всех их в памяти, он не мог остановиться ни на ком и чувствовал, что дружба со всеми ними была отравлена. Захлопнув шкатулку, он убрал её в шкаф, ключ от которого всегда носил с собою, – там хранились кинжал и платье Ксении, её вышитый платочек и записочка со стихами.

Крепко скорбел царь о потере вернейшего друга, похоронил его со всей почестью, самолично проводил до могилы и простился, едва удерживая слёзы. Боярин Пушкин и митрополит Филарет, идя за гробом позади царя, тихо беседовали.

– Государь мне было сказал, – поделился Филарет, – чтоб яз обедню служил и отпевал бы усопшего…

– Ну, и почему ж ты не отпевал?

– Ужли не разумеешь? Яз про себя в молитвах его по старому имени поминаю.

– Да, да! И впрямь забыл! Пречудна судьба человека – ведь простой же подьячий был болярин-то Григорий новопреставленный.

– И прозывался на моём дворе Прошкой Беспалым. Это ты дворянство-то ему в Литве пожаловал!

– Удачно это вышло и помогло нам!.. А знаешь ли, что яз думаю? Не отравила ли его колдовка эта зельем?

– Не диво было бы! А почему так мыслишь?

– Басманов подозренье такое держит – говорит, её у Шуйских во дворе видали. Хотел бы допросить её, да царь воспротивился – будто бы слово своё ей дал, что никто не тронет.

– А дело тёмное, и розыск необходим. Яз хорошо знал покойного – большой силы был человек, и никака простуда не взяла бы его! Кабы не её зелье – может, и выжил бы!

– Да, да… И вот берёт раздумье!.. Все мы вот также под опаской ходим – не ведаем, ныне ли нас отравят аль завтра?

– Ну, ну, Гаврила Иваныч! Опять ты за своё! Бог милостив!

– Вот, вот! На Бога токмо вся и надежда!

Приехав с похорон, царь в тот же день распорядился о выдаче обильной милостыни нищим, послал богатые вклады на помин усопшего в монастыри и за первой же вечерней собственноручно поставил свечку на поминальный канун. Но деревянный крест, снятый с покойного (тёмно-коричневый, вершка в полтора, резной, с какими-то непонятными буквами), он не отдал в церковь, как хотел Григорий, а, вспоминая Ксению Борисовну, взял его себе и надел под рубашку.

Целую неделю трудился боярин Басманов, разыскивая виновников преступленья; нашёл третьего стрельца, участника нападения, задержал четверых стрельцов, охранявших дворец с внутренней стороны, государева дворецкого, оставившего незапертыми царицыны покои, и одного дьяка, у коего проживал Шеферетдинов, но самого его найти нигде не удалось. Пётр Фёдорыч был уверен, что дело не обошлось без больших бояр, и просил у царя дозволенья «пощупать» их, то есть захватить наиболее подозрительных, например Шуйских, допросить «с пристрастием», и тогда всё обнаружится. Но царь решительно запретил тянуть бояр на дыбу без всяких улик, только по одному подозрению, и Шуйские вылезли из этого дела целёхоньки, не пострадали и другие князья. На окончательном докладе царю Басманов сообщил, как жалеют стрельцы о том, что злодеи вышли из их среды, и потому хотели бы чем-нибудь показать государю свою любовь и преданность, Димитрий велел собрать у себя на дворе без оружия тот их полк, который нёс охрану в памятную ночь. И когда – на другой день – они собрались, он вышел к ним в сопровождении нескольких бояр на крыльцо. При его появлении все они сняли шапки и повалились на колени, многие упали ниц – лицом в снег, некоторые плакали.

– Восстаньте! – крикнул он. – Бывайте здравы!

– Да здравствует! – заревели сотни голосов. – Да жив буде! Прости, государь-батюшка! Отец наш! Все за тебя!

– Не серчаю на вас, стрельцов, – говорил царь громко и спокойно, – но хотел бы знать: како середь верного вашего полку измена завелась? Чего смотрели сотники и полковники? Может, и до днесь неверность в рядах ваших гнездится? Пойманные воры сказывали, что и многие из вас зло мыслят про государя!