Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

От радости встречи, кажется, и усталость прошла. Лишь когда связные увидели койки, отведенные им, две бессонные ночи и нелегкий поход дали о себе знать. Они и есть не стали, сразу повалились в постели.

Встали поздно, проспав более 14 часов. Штаб уже давно трудился. Наскоро позавтракав, каждый пошел по своим делам: Боев — к Суздальцевой, а Никифоров — в военно-морской отдел. Встретились перед обедом. Никифоров показал предписание: он направляется в Северодвинскую флотилию. Будет воевать, мстить за гибель Павлина Виноградова, о подвиге которого узнал в отделе.

— Между прочим, встретил там нашего военмора Изюмова. Вот молодец-то, целую роту привел.

Боев припоминал, что где-то слышал эту фамилию. Кажется, Закемовский им восторгался.

— Из военконтроля?

— Он самый, — подтвердил Иван.

Было чем поделиться и Макару: узнал подробности освобождения родного Шенкурска. Красноармейцы с трех сторон к нему по тайге пробирались. 150 верст прошли. Многие в шинелях и ботинках.

— Блекнет перед их подвигом наш поход с тобой, Иван!

Макара взволновал рассказ Суздальцевой о военкоме Кузьмине, который прошел с одной из колонн от Плесецкой. В кожаной тужурке! Вдохновляя бойцов, по утрам до пояса снегом обтирался. На тридцатиградусном морозе!

— Мне как-то неудобно стало, Иван. Вчера он нашим походом поражался, а я, грешен, подумал: «Из теплого кабинета судит».

— Оформляйся и ты, Макар, в армию.

Иван горячо заговорил о преимуществе борьбы с оружием. Тут результат налицо, не то, что в подполье...

Боев улыбался. Чудак, не понимает существа невидимой борьбы, у нее ведь своя романтика.

Обдумывая доклад на заседании горкома совместно с комфракцией губисполкома, Боев решил высказаться насчет террора и восстания. Ему почему-то казалось, что здесь найдет поддержку. Но когда заседание началось и он стал говорить, уже при первых словах увидел, как некоторые товарищи подозрительно переглянулись, а лицо военкома армии из приветливого сделалось строгим. Не удержался Кузьмин от реплики:

— На террор и восстание сбиваться не нужно. Даже мы, воюя с оружием в руках, нажимаем на пропаганду среди войск противника.

Боев смутился, почувствовав, что тень может лечь на все подполье, торопливо уточнил:

— Подпольный комитет большинством отверг мое предложение...

— Комитет поступил правильно, — заметил военком и повел речь об агитации, о том, какое значение придает ей партия.

Он сообщил, что при Центральном Комитете уже более полугода существует иностранная Федерация, состоящая из групп коммунистов разных стран. Венгерский коммунист Бела Кун ее возглавляет. Совсем недавно в Федерацию вступила англо-американская группа. Кузьмин затем прочел декларацию о задачах этой группы: «Вести устную и печатную пропаганду среди британских и американских рабочих в России и за границей, осведомлять и организовывать британских и американских военнопленных и информировать Центральный Комитет о рабочем движении в Великобритании и Америке».

— Сам товарищ Ленин участвует в пропаганде, — добавил военком, закончив чтение. — На иностранных языках пишет рабочим письма, которые всякими путями направляются за границу, и листовки, обращенные к солдатам... Северный фронт особый. Здесь Красная Армия сражается с войсками ведущих стран Европы и Соединенных Штатов Америки. И нужно всемерно развивать среди них пропаганду и агитацию... Я бы сказал так: если в ходе боевых действий мы нередко имеем затишья, то в пропаганде не должно быть никаких спадов, нужно штурмовать солдат интервентов устным и печатным словом беспрерывно. Именно на это и нацеливает нас Владимир Ильич Ленин.

Далее комиссар рассказал об осенних боях на Северной Двине, где ему пришлось вести бойцов в контратаку, чтобы вернуть утраченные позиции. Взяли там в плен шотландцев. Расположив их к себе, военком завел с ними разговор. Как раз тогда в «Правде» появилась статья Чичерина о Джоне Маклине, шотландском революционере. Кузьмин спросил солдат, знают ли они его.

Солдаты удивленно вскинули головы: как не знать им того, кого больше всех любили шотландские рабочие! Они наперебой стали рассказывать о Джоне — школьном учителе по профессии. А одному, Лафаму, даже доводилось слушать пламенные речи Джона, за которые его не раз привлекали к ответственности. Пленные огорчились, когда Кузьмин сообщил, что о теперешнем положении Джона нет никаких сведений. «Могу заверить вас, господин комиссар, — горячо проговорил Лафам, — наш Джон протестует теперь против войны с Россией. Если его и в тюрьму посадили, все равно протестует».