Абрам Каган - Преступление и совесть

Кутаясь в платок, Настя презрительно глядела на брата. О его настроениях она была осведомлена из писем отца. Отец часто выказывал свое недовольство сыном, втайне надеясь хоть таким образом добиться доверия дочери. Леонтий Иванович уже давно подозревал о взглядах Насти, в письмах между строк улавливал ход ее мыслей, но не считал нужным отягощать переписку откровенными вопросами. Он и без того чувствовал, чем дышит его дочь, что переживает.

Как только послышались шаги Леонтия Ивановича, Серафима Гавриловна бросилась ему навстречу.

— С гостьей тебя!.. — сказала она с улыбкой.

Леонтий Иванович, не раздеваясь, поспешно вошел в комнату. Он обнял Настю и поцеловал.

По выражению Толиного лица Леонтий Иванович понял, что произошла очередная стычка.

— Ну а что у тебя, Анатолий? Я слышал, сегодня весело было в университете. Снова Голубев?

Сын молча пожал плечами.

— По какому поводу домашние туфли посреди комнаты?

Сын сидел опустив голову и по-прежнему ничего не отвечал.

— Сними пальто, — сказала Серафима Гавриловна, помогая мужу.

Все молча сели за стол, на котором уже дымился в супнице борщ.

— Рассказывай, Настенька, почему ты так неожиданно домой приехала? — спросил отец, принимаясь за борщ.

Дочь отложила ложку, вытерла салфеткой губы.

— Ты разве не рад видеть меня? — Настя прищурилась.

— Конечно, рад, но всему свое время.

— Ее выгнали с курсов за революционно-жидовскую пропаганду, — выпалил Анатолий и торжествующе посмотрел в сторону отца.

— Как ты разговариваешь? Что за слова? И откуда тебе это может быть известно?

— Нам здесь все известно, можете не сомневаться! — злорадствовал Анатолий.

— Кому это «нам»? — язвительно поинтересовалась Настя.

Обед был прерван, стулья отодвинуты. Все поднялись.

— От чьего же имени ты все это говоришь? — допытывалась Настя. — И какое тебе вообще до меня дело?

— Как это «какое дело»? Ты позоришь благородное имя русских людей. Ты забываешь, что наш отец занимает высокую и важную должность… — Анатолий примирительно глянул на отца.

Мать находилась в растерянности. Она обращалась то к сыну, то к мужу, хватала за руки дочь, которая порывалась уйти. Наконец Настя тяжело опустилась на кушетку и закуталась в платок.

Отец не по возрасту быстро подошел к буфету, где обычно лежали его очки, которыми он пользовался дома, нашел их, дрожащими руками насадил на нос и в упор поглядел на сына.

— Послушай, Анатоль, — спокойно сказал он, — с каких пор ты стал заботиться о моей чести? Что-то прежде никогда от тебя такого не слыхал.

— Ты многого от меня еще не слыхал…

— Например?

Сын не знал, как получше изложить свои мысли, и замялся в нерешительности. На помощь ему, как всегда, пришла мать:

— Полно, Леонтий Иванович. Дочь приехала в гости, пусть в доме будет мир и покой. Это все так неприятно… — И Серафима Гавриловна неожиданно расплакалась.

Жестом отец показал Насте, чтобы та подошла к матери.

Анатолий рванулся к двери.

Серафима Гавриловна попыталась остановить сына:

— Толя, Анатолий!.. Куда же ты?..

Но того уже и след простыл.

Ночью на углу Крещатика и Бессарабки был ограблен мануфактурный магазин. Вскоре после ограбления к Вере Чеберяк ввалились ее друзья-приятели. Все шло как по маслу. Но в самый последний момент операция оказалась под угрозой провала: когда добыча была уже в руках, Борису Рудзинскому внезапно почудились шаги. Со свойственной ему горячностью он метнулся в сторону. Вернулся он быстро. В руках у него блеснул окровавленный нож.

— В холодную? — тихо спросил Иван Латышев.

— Насмерть.

— Где же покойник?

— Айда сюда! — Вместо ответа Рудзинский поманил их за собой.

Спрятав награбленное добро, они перетащили убитого в надежное место. И вот теперь они сидят с Верой за столом и делят добычу. Подумать только, что он наделал, этот Рудзинский! Теперь поднимется целая история. Легавые будут искать пропавшего, обнаружат труп, и начнется вакханалия… А к чему? Можно было все сделать шито-крыто, вчистую… Если б не глупое ухарство Бориса…

— Хватит! — Борис судорожно мигнул, и небольшая точечка под левым глазом потемнела и увеличилась. — Хватит! — рявкнул он.

Петька Сингаевский, по кличке Плис, схватил Бориса за плечо, силком усадил его и сказал властно:

— Успокойся. Испортился ты, Кирюха!

Иван Латышев, плотный здоровила с низким лбом и тяжелым подбородком, с лицом, усыпанным веснушками, по прозвищу Рыжий Ванька, взял Веру за руку, привлек ее к себе и зашептал: