Абрам Каган - Преступление и совесть

Из светлой дали сюда, в каземат, пробивался луч солнца, возвещавший о наступлении дня. Богров поднялся, зевнул, потягиваясь, затем решительно подошел к двери и начал стучать в нее кулаками.

— Чего тебе? — сердито спросил часовой.

— Воды умыться.

Через несколько минут тяжело раскрылась дверь и знакомая огрубевшая рука поставила на стол кружку с водой.

— Умываться над парашей, — сказал часовой.

Ополоснув лицо и руки, Богров истратил полкружки воды, сразу почувствовал себя посвежевшим. Остальной водой прополоскал рот.

— Гляди, воду разлил! Убери за собой! — сказал часовой и бросил ему тряпку.

Богров нехотя взял тряпку и медленно вытер пол.

Часовой следил за каждым его движением.

— А это для кого оставил? — часовой указал на небольшую лужицу.

Выпрямившись, Богров отбросил тряпку ногой.

Злобно посмотрев на арестанта, часовой пригрозил:

— Погоди, я начальнику нажалуюсь на тебя… убийца! — и вышел из камеры.

Богрова мало беспокоила угроза часового. Он снова уселся на полу, поджав колени к туловищу, чтобы согреться. Казалось, ветер гуляет по камере, прорываясь сюда через невидимые щели.

Снова раскрылась дверь, и уже другой дежурный часовой поставил на пол ржавую миску с едой. Богров даже не шелохнулся. Поглядывая на остывший неприглядный обед, он подумал: «Лучшего ты не заслужил, господин присяжный поверенный».

Послышался скрип двери, и появился подполковник Кулябко.

— Ну, Богров, как дела?

— Прекрасно, господин Кулябко.

— Неужели прекрасно?

— Безусловно, господин полковник!

— Ты уже и в чине меня повысил?

— А как же! Все равно это произойдет. За поимку такого преступника, как Дмитрий Богров!

— Издеваешься, каналья!

— Ничего, будешь и генералом, Николай Николаевич! — Заметив, что Кулябко от злости прикусил губу, Богров добродушно рассмеялся: — Крепись, старик, не робей!

Жандарм отвернулся. Он сказал бы ему… но приказал себе сдержаться: пришел он сюда с определенными намерениями.

Кулябко подошел к двери, постучал и велел принести табурет. Через минуту гладко обструганный табурет стоял посреди камеры.

— Садитесь, — указал рукой Кулябко.

Богров внутренне напрягся, предчувствуя важный разговор, он мысленно готовился к нему.

— Почему вы не садитесь? — голос жандарма звучал примирительно.

— Насиделся уже, — сказал арестант.

Кулябко снова открыл дверь, кивнул часовому. И вскоре в камеру внесли закуски, о которых Богров мог только мечтать, — икру, колбасы, сыры высших сортов, сардины, две бутылки вина с пёстрыми этикетками, чего тут только не было!

— К чему эта выставка деликатесов, господин подполковник? — спросил Богров и толкнул ногой табурет с закусками.

— Осторожно! — буркнул Кулябко, едва успев поддержать табурет. — Послушай, Митя, будь благоразумен… Твоя судьба в твоих же руках.

— Что вам от меня нужно? Зачем вы пришли?

— Это уже совсем другой разговор! — обрадовался Кулябко. — Видишь ли, нами получены агентурные сведения, что готовится покушение на царя-батюшку…

Богров громко рассмеялся:

— Об этом вы от меня слышали, а у вас уже — «получены агентурные сведения»…

— Да, да, Митя, от тебя слышал. Именно ты и сказал, — пробормотал жандарм.

— Так и говорите, а то «агентурные сведения»!

Кулябко мигнул часовому у дверей, и тот сразу принес два табурета. На один уселся подполковник, а на другой он предложил сесть Богрову.

Богров махнул рукой и, уже сидя, спросил:

— Вы принесли для меня добрую весть?

— Принес, — холодно ответил жандарм.

— Наконец-то! — На лице арестанта мелькнула улыбка.

— Сиди. Пока могу передать только привет, а когда поведаешь о том, что мне надобно, тогда…

— Бросьте меня шантажировать, Кулябко, давайте в открытую: сдох Столыпин или нет?

Жандарм посмотрел в сторону закрытой двери:

— Ш-ш… тише!

— Ну так можете убираться отсюда. Я ничего вам не скажу… — Богров был вне себя.

— Не шуми, Митя!.. — Жандарм проверил, плотно ли закрыта дверь. — Говори тише. Слышишь?

— Убирайтесь немедленно! — решительно заявил Богров.

— Не валяй дурака, Дмитрий Григорьевич! Ты прежде успокойся, давай закусим… — жандарм взял бутерброд. — А икорка-то объедение! — жуя, говорил он.

Голодная слюна обжигала Богрову рот. Он плотно сомкнул губы и отвернулся.

— Ешь, пока глаза открыты, и успокойся. Исходатайствуем тебе у царя помилование, будь только благоразумен! — уговаривал Богрова жандарм. — Государь помилует своего спасителя! А то, что ты Столыпина… Так он уже не воскреснет…