Абрам Каган - Преступление и совесть

— Что я говорил раньше?.. Не знаю, о каких моментах тебе рассказать, на двух заседаниях ведь говорил! Господа присяжные, сказал я, еврейский народ не нуждался бы в моей защите, но вы ведь слышали, как ксендз Пранайтис обвинял именно народ, и вы слышали, какие доказательства и толкования он приводил. Слушая все это, я страшно страдал, и в это же время я испытывал чувство гордости и счастья, что среди православных священников, среди православных ученых не было ни одного — во всяком случае, здесь, на суде, — кто бы от своего имени, как священник, или православный русский человек, или русский ученый, поддержал эти страшные, немыслимые бабьи сказки — кровавый навет на целый народ. Это счастье, что ни одного такого не было.

— А о Сикорском ты забыл, Оскар?

— Подожди, и о нем я говорил, но позже. Послушай, что я сказал. В эти дни, когда многие переживают точно такие же страдания, как я, пусть они узнают, пусть запомнят, пусть расскажут своим детям и внукам, что православная церковь относится снисходительно к евреям, что православная церковь знает об их законах и обычаях и никакого зла в них не находит. Она ничем не обидела евреев и их религию, а это большое утешение, господа присяжные заседатели. Я горжусь, что могу высказать это перед христианами. Могу сказать, что среди всего того, что я здесь пережил, это явилось единственным светлым лучом, это были единственные минуты счастья и утешения…

— А о Сикорском что ты говорил? — напомнила ему Роза Гавриловна.

— Сейчас… Если врач, вместо того чтобы заниматься медициной, вместо того чтобы найти рану и лечить ее, начинает говорить о ритуальных убийствах, о том, что он верит в ритуальные убийства, о том, как нужно судить, и о выдуманных процессах средневековья, — это все что хотите, но не судебно-медицинская экспертиза, все что хотите, но не наука. Когда я слушал слова профессора, я подумал о том мыслителе, который твердил, что если средний путешественник едет в Россию, он обычно возвращается с теми же познаниями о жизни страны, с какими он приехал. Потому что у него есть уши, чтобы слышать только то, что он хочет слышать, потому что у него есть глаза для того, чтобы видеть только то, что он хочет видеть…

Грузенберг замолчал, прислушиваясь к шуму ливня. Неожиданно молния осветила пространство у окна и вырвала из темноты каштановое дерево. Его ветви, как руки, взметнулись вверх — казалось, что они были объяты пламенем. И вдруг Роза Гавриловна воскликнула:

— Я ослеплена, Оскар… — и закрыла глаза руками.

— Успокойся, дорогая, ты скоро прозреешь, дай бог, чтобы это случилось и с присяжными заседателями.

— Будь уверен, Оскар, они прозреют…

— Дай бог, моя дорогуша, как говорится: твоими бы устами да мед пить. — И после паузы: — Мне кажется, Роза, что когда Виппер выступал или допрашивал свидетелей, он как бы выключал живую мысль и у судей, и у присяжных заседателей. Поверь мне, что эти простые люди просто тупели от его выкрутасов. Я следил за этими мужичками и замечал, как туманились их глаза, честное слово, Роза!

— Меня интересует, что ты говорил о Бейлисе.

— О Бейлисе… Я говорил так просто, что меня понимали русские люди из народа, которым надлежит вынести приговор, к ним, моя дорогая, было обращено мое окровавленное сердце. Если бы Короленко слышал излияния этого кровоточащего сердца, он бы строго насупил свои большие шелковые брови и выговорил бы мне так: «Господин адвокат, не говорите так красиво; проще нужно говорить, естественнее, тогда сильнее будет влияние на присяжных». Но я, моя дорогая, не мог сдержать свою боль.

— Ну, ну, возьми себя в руки, не принимай близко к сердцу, успокойся!

— Да, теперь слушай, что я сказал: Бейлис принадлежит к тому классу, который должен быть дорог каждому православному так же, как и каждому еврею. Он ведь честный труженик, не знавший покоя ни днем, ни ночью, он трудился не меньше, чем трудятся все крестьяне и извозчики, чем работают все рабочие. Вы здесь слышали, что он вставал иногда в четыре часа утра, ведь в шесть начинался рабочий день на цигельне. И так с шести утра до шести вечера ни минуты покоя. Помните, свидетели нам рассказывали, что даже во время обеда, если к нему стучали, он оставлял обед и выбегал, чтобы не задерживать подводы. Здесь проходили свидетелями христиане. Кто они, эти христиане? Рабочие, извозчики. Что они рассказывали? Вы сами знаете, господа присяжные, что, когда человек в беде, всегда находятся такие, которые вспоминают, что когда-то их обидели. Но вы не слышали ни одного такого голоса. Посмотрите, как тепло, с каким сочувствием и человечностью отзывались рабочие об этом несчастном, прибитом, наполовину раздавленном человеке. Вы не слышали ни одного плохого слова о нем.