Абрам Каган - Преступление и совесть

Дьяченко спросил у одного из заседателей, понимает ли он, что происходит на заседаниях суда. И когда заседатель пожал плечами и огрубелой рукой показал на лоб, мол, не все он понимает, Дьяченко обнажил в улыбке свои желтые зубы.

— Нужно, чтоб вы поняли главное: что человек с черной бородой виновен… — сказал он, делая ударение на последнем слове.

Подняв тяжелую заросшую голову, заседатель сказал:

— Как бог мне подскажет, — и отодвинулся от незнакомца.

Оба присланных из Петербурга чиновника не пропускали возможности завязать разговор с заседателями, всегда обозленными и недовольными. Они никак не могли примириться со своим положением исключенных из жизни. В этой комнате они ели, спали, как арестантов, их выводили несколько раз в день во двор — проветриться. Они были прикованы к скамьям и выслушивали всякие истории, которые мало интересовали их. Порой они даже не вполне понимали, о чем идет речь.

Оба чиновника должны были ежедневно писать в свой департамент о своих впечатлениях и наблюдениях за присяжными заседателями. Поэтому они приставали к ним, расспрашивали об их настроениях. Но при этом нередко получали отпор.

Особенно напористым оказался Дьяченко. Как надоедливая муха, он бросался на свою жертву, въедался в душу своими вопросами, пока наконец один из заседателей не рассердился и не отвернулся от чиновника со словами: «Прочь, злыдень». Чиновник покраснел, глаза его зло заблестели. Он захотел какой-нибудь гадостью отплатить крестьянину, но тот, рассерженный и испуганный, отодвинулся и начал креститься, что-то шепча дрожащими губами.

Не получив необходимых ответов, подосланные сотрудники все равно не переставали рапортовать полицейскому департаменту, что «простые „мужики в сермягах“ не понимают сути процесса над человеком с черной бородой».

Но, несмотря на такое мнение чиновников, «мужик в сермяге» все же имел свое собственное мнение, сложившееся настолько, насколько он вообще мог понять все это сложное дело. Мужик надеялся на свой внутренний голос, голос души.

Журналисты и газетчики немало удивлялись тому, как писатель Короленко ежедневно на протяжении многих часов рассматривал присяжных заседателей, буквально буравя глазами каждого, внимательно изучая меняющиеся выражения их лиц.

— Обратите внимание, коллега, вон на того крестьянина, похожего на сфинкса, — сказал Короленко Ходошеву. — Видите — как бы обрубленный нос, глубокие, бездонные глаза… заросший лоб, рыжая борода. Вроде бы он носит серьгу в правом ухе.

— Он, возможно, казак, из донских казаков.

— Нет, как бы он попал сюда, из донских? Очевидно, правнук запорожских казаков. Он украинец из-под Киева, из деревни Борщаговка. Тертичный его фамилия, — рассказывал Короленко.

— Откуда вам известны такие подробности? — удивлялся Ходошев.

— Узнавал, — тихо ответил Короленко. — А вот тот, возле Тертичного, из села Гостомель — Олийник его фамилия. Тоже вроде сфинкса. Мне думается, он замкнут в самом себе. Будьте спокойны, переодетый жандарм, который недавно вертелся вокруг присяжных, ничего от него не добьется. Гляньте, как он вертится и рыщет глазками. Возьмите бинокль, только постарайтесь, чтобы пристав не заметил.

Короленко передал Ходошеву бинокль и продолжал нашептывать:

— А вон тот, возле Олийника, с подстриженными волосами, это Сосницкий — извозчик у «союзников», особа, близкая Григорию Опанасенко. Вы знаете, кто такой Опанасенко?

— Знаю, Владимир Галактионович.

— Вчера я был у Сосницкого в доме, разговаривал с его женой и дочерью. Интересно, что домашние Сосницкого недовольны тем, что этот «деятель» является присяжным заседателем. Обе женщины просто стонали. «Его подкупили, он не виноват, — плакала жена, — ему велели…»

— Как же вы проникли к дом извозчика, Владимир Галактионович?

В это время объявили перерыв, и представители прессы направились вниз.

— Коллега, — услышал Ходошев, — у меня к вам просьба. Не сможете ли вы завтра сопровождать меня в Борщаговку к родным Тертичного?

Журналист, конечно, сразу принял такое заманчивое предложение: еще бы, сопровождать писателя…

— С величайшим удовольствием, Владимир Галактионович, — произнес Ходошев.

— А если так, приходите завтра к семи часам утра в гостиницу «Франсуа». Постучите в дверь моего номера, я буду ждать вас. Только тихо, чтобы не разбудить жену и дочь. Понятно?

— Хорошо, Владимир Галактионович.