Абрам Каган - Преступление и совесть

Стоит Короленко на берегу, глядит вдаль и забывает, для чего, собственно, он прибыл в этот старый город. Ему вспоминается одна далекая сибирская речушка, во много раз меньше этой мощной реки. Многое связано у писателя с этими воспоминаниями.

Глядя теперь на широкий, полноводный Днепр, Короленко не чувствует себя одиноким и затерянным в необозримых просторах. Ему казалось, что за его спиной стоят люди с крепкими руками, люди, несущие в своих сердцах помощь, будящие надежду и гордость за человеческое достоинство и красоту.

На судебное заседание Короленко вернулся бодрым и радостным. Его сопровождало доброе лицо рослого гимназиста с гордыми, смелыми глазами.

В те дни, когда процесс был в самом разгаре, из местечка Малин в Киев прибыл адвокат Исаак Рудницкий, который был дружен и тесно связан с одним из защитников Бейлиса — с присяжным поверенным Григоровичем-Барским. Дмитрий Николаевич очень обрадовался своему старому другу, адвокату из Малина. Рудницкий часто прибегал к помощи и советам киевского юриста по разным делам, связанным с Киевской судебной палатой. Просьбы и поручения Рудницкого Григорович-Барский всегда выполнял аккуратно и квалифицированно. И теперь он очень тепло встретил гостя.

— Как проходит процесс? — спросил Рудницкий. — Расскажите что-нибудь интересное.

— Вчерашний эпизод останется в истории судебной практики как образец совершенства человеческого разума, — с удовольствием рассказывал Григорович-Барский. — На такое способен один Карабчевский, и только ему одному, королю адвокатов всей России, могут быть позволены такие ходы…

— Неужели? Почему ему одному? — удивлялся Рудницкий.

— Почему ему одному, хотите знать? Потому, что он Карабчевский. Ведь он пользуется исключительным авторитетом в высших петербургских кругах. Так слушайте: вчера на процессе произошел, собственно говоря, необычайный спектакль, — начал свой рассказ Григорович-Барский, — спектакль, который пришлось играть действительным судебным работникам, адвокатам, прокурорам. Уважаемая публика, находившаяся в зале, в основном состояла из чиновников, полицейских агентов, купцов, журналистов и небольшой части городских мещан. Все были поражены. Так аплодировали — просто оглушили зал, несмотря на то, что в суде строго запрещено аплодировать.

…Прокурор Виппер и гражданские истцы Шмаков и Замысловский допрашивали Бейлиса, хотели разузнать, как у обвиняемого распределялось время в тот знаменитый день — двенадцатого марта, когда убили Андрея Ющинского.

Малинский адвокат сразу был захвачен этой историей, не отрывал глаз от Григоровича-Барского, который продолжал рассказ:

— Ну, скажем, Бейлис встал утром, умылся, помолился, позавтракал, пошел к себе в конторку, выписывал ордера. Потом приехали крестьяне на подводах, и он выдал им выписанный кирпич; позже Бейлиса вызвал к себе управляющий; еще позже пришло время обеда, и так далее, и так далее — до следующего утра. Время за сутки было расписано буквально по минутам и даже по секундам — где, когда Бейлис стоял, сидел, писал, ходил или… Один из судей составил даже точную диаграмму, но… выпадали только тринадцать минут. Суду не было ясно, где был Бейлис эти тринадцать минут, на что он потратил эти тринадцать минут, если не на еду, питье, писанину, на выдачу кирпича или на разговоры с крестьянами, завозящими древесину или вывозящими кирпич. Что делал человек с черной бородой эти тринадцать минут, где он пропадал это время?

Долго морочили себе головы, рассуждали, думали и передумывали и никак не могли подсчитать — куда делись эти несчастные минуты.

«Бейлис, а Бейлис, где вы были, куда уходили из конторы между часом и двумя часами дня?»

Этот вопрос председатель Болдырев задавал Бейлису и всему суду, но ни Бейлис, ни другие участники суда не могли ответить на него.

«Объясните, Бейлис», — словно тяжелое облако висело в зале суда и давило на присутствующих.

Вам надо было видеть, Исаак Маркович, — продолжал Григорович-Барский, — как на галерке вокруг Владимира Короленко собрались представители прессы и не сводили взоров с человека с черной бородой. А тот растерянно глядел в одну точку, словно прося: «Помогите мне… Чего хотят от меня? Не помню, как я могу поминутно все помнить? Может быть, я именно тогда…»

Мендель Бейлис смотрел на своих защитников, прося что-то подсказать ему. «Господи боже мой, — шептали его бледные губы, — чего от меня хотят, если я все же не помню!»