Абрам Каган - Преступление и совесть

— Интереснейшую историю вы нам рассказали, Владимир Галактионович!

— Эта история, дорогие мои господа, опубликована в одном из приложений к петербургской газете. Вот какой птицей является эксперт Пранайтис.

На мгновение Короленко опустил веки: у него потемнело в глазах, закружилась голова. Это сразу заметил Грузенберг и кивнул врачу.

Соболев быстро и осторожно взял руку писателя, пощупал пульс. Но Короленко тотчас высвободил свою руку и пошел вперед, словно с ним ничего не случилось. Адвокат догнал его:

— Так мы идем, значит, отдыхать, Владимир Галактионович? — улыбаясь сказал он.

— Благодарю, дорогой мой адвокат. Я чувствую себя довольно прилично, не беспокойтесь.

Грузенберг не захотел больше докучать писателю, распрощался с ним и ушел.

Тот октябрьский день вопреки календарю выдался не осенним, а, как часто случается в это время в этом краю, необыкновенно теплым и ярким. Легкий ветерок, блуждавший по улицам, принес аромат убранных полей и фруктовых садов. Люди, одетые еще по-летнему: мужчины — в светлых костюмах, дамы — в пестрых платьях, занятые своими заботами и радостями, спешили по своим делам.

На Фундуклеевской улице, напротив оперного театра, около редакции газеты «Киевская мысль» часто останавливались прохожие в ожидании специального сообщения о процессе. Распространился слух, будто с приездом писателя Короленко процесс повернет в другую сторону, в пользу Бейлиса. Поговаривали, что знаменитый писатель привез новые материалы, которые должны раскрыть комбинации «союзников» и официальных организаторов процесса. Ожидали, что поворот в ходе процесса должен произойти не только благодаря вмешательству Короленко, но под давлением определенной части передовой русской интеллигенции.

Прохожий — солидный мужчина — внес ясность во все эти «говорят». Имелось в виду известное сообщение, опубликованное еще в 1911 году во всех либеральных русских газетах. Естественно, что этот документ был известен больше в кругах интеллигенции, а широкие массы, простонародье, мало что о нем знали. Что-то слыхали, конечно, но смысл чаще всего искажался. Поэтому возник слух, будто Короленко привез новые материалы, которые должны помочь освободить Бейлиса, а на скамью подсудимых посадить действительных виновников, настоящих преступников.

Неожиданно возле редакции «Киевской мысли» появился Короленко, и через несколько мгновений его уже окружили и буквально засыпали вопросами. Но что мог он ответить жаждущему народу?

— Правда ли, что Веру Чеберяк вчера арестовали?

— Сознался ли Петр Сингаевский, брат Чеберячки, что он соучастник убийства Ющинского?

— Прокурор Виппер от стыда ночью убежал за границу — это правда? Говорят, в Германию сбежал…

Окруженный толпой, Короленко стоял в большом кругу, добродушно разглядывая публику, и улыбался: почему думают, что он может ответить на все эти вопросы?

— Кто же, если не вы, Короленко? — сказал рослый гимназист, у которого только-только начала пробиваться полоска золотистых усиков на верхней губе.

Писатель сразу обернулся к гимназисту, взял его за руку.

— Вы — еврей? — спросил он.

— Нет, Владимир Галактионович, я русский, — молодые, гордые и немного озорные глаза озарились ярким светом.

— Где вы учитесь?

— Во Второй гимназии. В последнем классе.

Со стороны раздался пискливый мальчишеский голосок:

— Он дрался с Голубевым…

Стали оглядываться, кому принадлежит этот голосок, а в это время гимназист ушел.

— Я ничего не знаю… — сказал Короленко окружившей его публике. — Читайте газеты… — добавил он, намереваясь выйти из круга.

— Расскажите что-нибудь, расскажите, — просили люди.

Но тут появился городовой и настойчивым нудным «проходите, господа» разогнал всю публику.

Несколько минут люди еще шли за писателем, но вскоре рассыпались по разным улицам, а Короленко в своей темно-зеленой пелерине тихо шагал дальше.

В этот погожий день писателю захотелось спуститься к Днепру. И поскольку оставалось еще много времени до начала послеобеденного заседания, он подозвал извозчика и велел ехать к реке. Там, сидя на берегу, — мечтал Короленко — он сможет продумать первый фельетон, который намеревался написать о процессе. Но ему не сиделось на одном месте, и он стал взбираться на Владимирскую горку. Когда он уже добрался почти до памятника святому Владимиру и стал разглядывать серебряную гладь Днепра, из его головы улетучились все мысли о задуманном очерке. Он дал своему воображению возможность плыть по водам Днепра, следя за каждой рыбацкой лодочкой, качавшейся на волнах.