— Представьте себе, — Грузенберг снял пенсне и показал им на стену над головой судей, — что на этой стене я нарисую, скажем, осла. Обыкновенного осла. И прохожий какой-нибудь скажет: «Глядите, ведь это прокурор Виппер…»
В этот момент Болдырев спохватился и зазвонил.
— Разрешите мне, господин председатель, закончить свою мысль. Так кто же обидел прокурора — я, который нарисовал осла, или прохожий, который разрешил себе сказать, что в моем простом, бесхитростном рисунке он будто бы увидел черты… уважаемого судебного работника… Всем ясно, что виноват прохожий. То же самое происходит теперь в суде. Художник нарисовал осла, а наш уважаемый Оскар Юрьевич хочет в этом рисунке узнать самого себя…
Грузенберг надел пенсне, выставил накрахмаленную грудь и, глядя сверху вниз на раздраженного Виппера, строго спросил:
— Значит, вы подтверждаете, что эта карикатура изображает вас и что в стихах, подписанных под карикатурой, затрагивается ваша личность?..
Звонок председателя не смог остановить смех, разорвавший тишину. Все смеялись, удивляясь находчивости Грузенберга. Смеялись соратники-защитники, и громче всех Карабчевский, — и противники — Замысловский, Шмаков и даже Дурасевич. У него из глаз текли слезы, и он вытирал их цветным платком. Из зала хлынула новая сильная волна смеха, затопившая даже скамьи с присяжными заседателями; они исподволь поглядывали на надутого прокурора Виппера, несчастного и растерянного.
Когда суматоха в зале несколько улеглась, послышался слабый голос Болдырева:
— Объявляю перерыв на тридцать минут.
Короленко приехал
Во время небольшого перерыва пристав, которому было поручено наблюдение за присяжными заседателями и за галеркой, где размещались представители прессы, подошел к председателю суда и прошептал ему на ухо:
— Ваше высокопревосходительство, в Киев приехал Короленко, он добивается разрешения пройти в зал суда.
Густые растрепанные брови Болдырева поднялись выше на лоб, вертикальные борозды над носом углубились:
— Короленко?.. Какой Короленко?
— Писатель, Владимир Галактионович, — ответил пристав.
— Ах, Короленко… Впустите его. Впрочем, подождите, попросите его прежде пройти ко мне в кабинет.
Пристав ушел, но вскоре вернулся.
— Уже, ваше высокопревосходительство.
— Что «уже»?
— Впустил его.
— Вы сказали, что я приглашаю его к себе?
— Сказал, но он на это ничего не ответил.
— Как?
Пристав развел руками.
— Вы, верно, не очень вежливо попросили его…
— Что вы? Почему так думаете? Я еще раз пойду скажу ему…
Довольный, Болдырев кивнул головой, взяв при этом в руку золотой брелок, свисавший с часовой цепочки, и ласково погладил его мягкими пальцами.
— Напомните ему, напомните, — повторял он.
Но писатель в этот день так и не зашел к Болдыреву, что очень обидело чиновника. Однако пришлось стерпеть.
На следующий день председатель специально послал пристава в корреспондентскую ложу сообщить Короленко, что, в виде исключения, председатель разрешает ему, только ему, спуститься в зал и занять место в первом ряду. На это пристав принес такой ответ:
— Он хочет остаться среди товарищей по перу, ваше благородие.
Других попыток общения со знаменитым писателем Болдырев не предпринимал.
Увидев Владимира Галактионовича на галерке, братья газетчики обрадовались, и каждый по-своему приветствовал его. Солидный русско-еврейский писатель С. Ан-ский (Ш. Рапопорт), писавший репортаж специально для малоизвестной провинциальной бердичевской газеты «Южная молва», подмигнул Ходошеву и кивнул головой в сторону Короленко:
— Сама правда шагает, и ничто ее не остановит…
— Правильно, правильно! — обрадовался Ходошев этим словам.
После небольшой паузы он, сверкая смеющимися глазами, спросил у Ан-ского:
— Семен Акимович, мне знакома эта фраза, но не помню, откуда она.
— Сотруднику «Киевской мысли» надлежит помнить, кто произнес ее, — заметил Ан-ский.
— Не помню, Семен Акимович, признаю свою отсталость.
— Это сказал Эмиль Золя во время процесса Дрейфуса, — сообщил Ан-ский.
Они заметили, что Короленко примостился в углу ложи и рисует что-то на широком листе бумаги. Короленко выглядел усталым, его густая шевелюра местами приобрела цвет блестящей золы, и от этого лицо его с желтоватым оттенком казалось свежее. Глубокие глаза, в которых светился проникновенный ум, привлекали внимание Ан-ского и Ходошева.
Читать дальше