Абрам Каган - Преступление и совесть

И еще один символический факт: гражданским истцом пострадавшего погромщика Паволаки Крушевана выступал печально известный адвокат Шмаков, тот самый, что сидит теперь в зале суда напротив Грузенберга. Своими маленькими заплывшими глазками он словно спрашивает у каждого: «А Шнеерсона вы знаете, Файвеля Шнеерсона знаете?» Бегающие глазки Шмакова ищут еврея с бритвой в зубах. Они смеются, когда им кажется, будто присяжные заседатели, эти простые русские и украинские люди, которых силой пригнали сюда, молчаливо соглашаются с ним, с этим зажравшимся помещиком, ненавидящим свой родной народ так же, как и так называемых инородцев.

И тогда, на процессе Дашевского, Шмаков крайне агрессивно выступил против инородцев, его речь претендовала на обвинение всего еврейского народа. И тогда, десять лет назад, фигура Шмакова наводила на петербуржцев страх своей монументальной неуклюжестью. До сих пор Грузенберг находит утешение в том, что это заплывшее страшилище было не в состоянии повлиять на присяжных заседателей и Дашевского осудили только на пять лет. Это, возможно, произошло потому, что благородный русский адвокат Миронов выступил тогда с блестящей защитной речью, да и Грузенберг внес свой вклад в дело защиты Дашевского своим продуманным и прочувствованным словом…

…Теперь ему опять хочется поскорее почувствовать силу совести русского народа, совести присяжных заседателей, когда прозвучит: нет, не виновен…

Мысли Грузенберга прервали стоны супруги: «Ося, Ося!» — позвала она. Грузенберг сорвался с постели, подбежал к жене и стал успокаивать ее. Она открыла глаза и протянула руку:

— Ося, что с тобой случилось?

— Со мной ничего не случилось, но что с тобою? Почему волнуешься, Роза?

— Ложись спать, — попросила она.

— Ты права, — сказал он и начал раздеваться. Позевывая от усталости, он говорил: — Тяжелый сегодня был день. Какая это бестия…

— Кто?

— Вера Чеберяк.

— А я думала — Болдырев.

— Болдырев? Оба они как будто из одного теста сделаны. Они друг друга стоят… — И после еще одного зевка: — Спать, спать, Оскар Осипович. Нужно хорошенько отдохнуть!

Этого никто не ожидал. На одном из заседаний суда вдруг поднялся прокурор Виппер и сказал, что он хочет сделать внеочередное заявление.

— Так как пресса необъективно освещает ход судебных заседаний, — сказал Виппер, — сюда следует закрыть доступ представителям прессы.

При этом он сослался на какую-то неясную статью кодекса.

В зале суда установилась тишина, словно здесь не было ни живой души, как на заброшенном кладбище, куда годами не ступала нога человека.

— Вот посмотрите, что себе позволяют! — В накаленной тишине снова прозвучал раздраженный голос Виппера, он развернул газету: — Видите, карикатура на меня… Злой шарж! — Он сорвался со своего места и направился к судейскому столу с газетой в руках.

В тишине прошуршала газета, с пренебрежением брошенная на стол.

Снова установилась тишина, были слышны только шаги прокурора, направлявшегося к своему месту. Шаги угрожающе предвещали: а ну-ка попробуйте не согласиться со мною! Строгие глаза, прикрытые пенсне, Виппер вперил в судейский стол и, не дождавшись мгновенной реакции, потребовал обсуждения своего заявления.

Даже опытный, умный председатель суда несколько растерялся. Это было видно по тому, как вздрагивала его раздвоенная борода, как хитрые глаза шарили по лицам судей. Он хотел, очевидно, понять, как они восприняли дикую выходку прокурора. Но судьи, опустив глаза, молчали. «Им стыдно, что ли?» — подумал Болдырев. В его судебной практике такого еще не было. Его растерянный взгляд искал поддержку идейных друзей — Замысловского и Шмакова, но и их заявление прокурора застало врасплох.

Неожиданно с места поднялся Грузенберг и попросил показать ему газету. Председатель схватил в руки газету, словно обрадовался, что может избавиться от нее, и быстро передал защитнику. Грузенберг развернул газету, и все начали разглядывать карикатуру.

Вдруг Карабчевский громко рассмеялся.

— Господа, господа… — проговорил председатель. Он хотел призвать к порядку защитников.

— Я прошу слова, — вызвался Грузенберг. — Нас удивляют нападки прокурора на прессу. Но поскольку заявление было сделано человеком, почувствовавшим себя обиженным карикатуристом, я считаю необходимым сделать разъяснение…

Весьма возможно, что Болдырев еще не пришел в себя от необычайного заявления прокурора, поэтому он внимательно прислушивался к тому, что хотел сказать адвокат.